Полина КупчаВ первый день принес одеяло. Во второй – подушку. В третий – сумку с какими-то вещами и зубную щетку. В четвертый повесил на стену репродукции Пикассо и Ренуара. В пятый сколотил этажерку. В шестой принял душ в мужском туалете. А в седьмой отдохнул.
На часах почти полночь. Первый корпус Кишиневской художественной академии погружен во мрак. Только в одном из окон в левом крыле здания брезжит полоска света. Это помещение – маленький театральный зал. Тут есть сцена и стулья для зрителей.
Студент IV курса актерского факультета Тудор Цуркану ходит по сцене из одного угла в другой, словно меряет ее. Он репетирует для дипломного спектакля. Выбрал «Послания» Михая Эминеску, чтобы в день представления, когда соберется весь состав преподавательской комиссии, смог посмотреть им прямо в глаза и сказать: «О приди, могучий Цепеш, и, тяжелый сон развеяв,/Раздели их на две шайки — на безумцев и злодеев,/В две огромные темницы заточи их без раздумья/И сожги огнем священным и тюрьму, и дом безумья!».
Замолкает. Он красный как помидор. Голова запрокинута назад, ноздри раздуваются. Понизив голос, выдает еще одну реплику. Это уже не из Эминеску, а из прозы его собственной жизни:
«– Как же так, Тудор?! После того, как мы учили тебя четыре года, ты приходишь ко мне и заявляешь, что факультет тебе ничего не дал?!». Я тут вспомнил нашу деканшу, с которой, если можно так выразиться, поругался.
Он обижен и подавлен. Порыв порепетировать сошел на нет. Словно пораженный громом садится на стул, принесенный на середину сцены. Поднимает колени к подбородку и обхватывает лодыжки руками. Так ему проще сосредоточиться. Несколько секунд удрученно смотрит в никуда. Резко встает. Его лицо сияет. Глядит прямо в глаза отсутствующим зрителям. Поднимает руки и выкрикивает: «Луууунаааааа!». Вдруг тон его голоса становится выше, но ненадолго. Он опять понижает голос.
Полчаса все повторяет ругательства «дубина стоеросовая, да вонючий носок», а затем успокаивается. Вылинявшая зеленая рубашка уже не заправлена в брюки с выглаженными стрелками. Рубашка намокла в области спины и подмышек. В руках он держит уже помявшиеся листы с напечатанными на них стихами Эминеску. Направляется к краю сцены. Садится перевести дух на узкие ступеньки, ведущие в зал. Долго смотрит на каждый из 100 облезлых стульев.
Расположенная сзади сцена напоминает площадку, где снимают фильмы ужасов: тусклый свет, черные стены, четыре большие и толстые доски, свисающие с потолка. Они словно обезглавленные трупы, болтающиеся на крупных крючках, вонзенных в спину. Скрежет, похожий на пронзительный вскрик женщины, заставляет Тудора резко повернуться лицом к сцене. Поток воздуха раскачивает деревянные «трупы», которые смахивают на маятники старинных часов.
– Изабель.., – произносит юноша сдавленным голосом.
Сцену «охраняют», словно глаза косоглазого монстра, две высокие двери. Правая ведет в коридор. Левая приоткрыта, она ведет к небольшой каморке, в которой царит внушающий ужас мрак. Тудор глубоко вздыхает. Знает, что ему, ничего не поделаешь, придется войти именно в ту несчастную ведущую в темноту дверь. Снимает истоптанные туфли, чтобы они не нагнетали и без того неприятные звуки, раздающиеся в ночи. С силой наступает на две ступени на входе, словно хочет сообщить о своем присутствии. Резко распахивает дверь, которая ударяется о стену, и заходит.
На самом деле его комната страха это небольшая подсобка к аудитории. Это помещение будущие актеры используют больше как склад. Здесь среди множества сваленных вперемешку вещей и реквизита для спектаклей он сумел соорудить себе ложе. В еще воздухе чувствуется запах оставшихся несъеденными в обед котлет. В течение 2015-2016 учебного года Тудор [не]законно жил в этом чулане в Академии музыки, театра и изобразительного искусства. С молчаливого согласия администрации вуза.
* * *
Потолки в этой каморке высокие. Очень высокие. Примерно в три человеческих роста. И три окна, которые днем наполняют помещение светом, тоже под стать. Из-за них зимой парень едва не замерз. Ему повезло, что коллега с режиссерского одолжил электрокамин. После этого ему уже не приходилось дрожать под шерстяным одеялом
Тудор обустроил каморку по своему вкусу, но не стал менять здесь слишком много, чтобы не причинять неудобства своим коллегам. Днем делит помещение с ними, зато ночью он тут полновластный хозяин.
– Прикинь, я живу на двух тысячах с лишним квадратных метров! У меня личная охрана – тетушка Вера (вахтерша – прим. ред.), десятки комнат, туалет на первом, на втором и на третьем этажах. Могу репетировать сколько душе угодно. У меня есть собственная сцена. Впрочем, только в ночное время. Даже у наших политиков нет ничего подобного. С гиканьем широко разводит руки – словно статуя Иисуса в Рио-де-Жанейро.
В его распоряжении две кровати, кресло и шкаф. Стены увешаны полками, содержимое которых скрывают занавески в красно-синюю клетку. Большинство полок принадлежит самому Тудору. Полок четыре. Чтобы скрыть червоточины грязного дерева, снаружи обклеил полки выцветшими газетами.
На полках поместилась лишь часть его имущества: книги, тетради, чашки, тарелки, продукты питания. Одеяло и простыни хранит на одном из подоконников. Соседний занимают сложенные стопками несколько смен одежды. На столе у входа среди контейнеров с покупной едой затесалась ксерокопия книги об истории мирового театра. Из-под какой-то полки «выглядывает» запыленная трехлитровая банка смальца – «ее принес коллега – про черный день».
– Вот мой зáмок! – вдруг начинает петь Тудор под музыку Владимира Высоцкого, подметая старым веником за шкафом, который скрывается за черным занавесом из тяжелого и шершавого сукна.
Начинает подметать и пол в каморке. Пыль поднимается до репродукции «Герники» Пабло Пикассо. Со стены напротив манят синие фиалки с репродукции картины Пьерра-Огюста Ренуара. Стены он украсил также афишами с балеринами и гейшами, картинами, от которых веет сошедшей на нет революцией. «NO pasaran!» (на испанском – Они не пройдут!) – политический девиз из прошлого века, написанный маркером на куске картона, разделяет пространство между двумя художниками. Над ним испускает дух французский революционер Марат.
– Я нашел их пылящимися в холлах и притащил. Правда, красиво?! Выглядит хорошо. Конечно, не как в общаге, но…
Управившись с домашними делами, Тудор собирает все необходимое для купания. Вахтер знает, что по вечерам Тудор ходит в душевую танцоров в подвале. Седовласый мужчина беспрекословно отдает ключ барину из Ночной академии.
Ночью от неосвещенных коридоров с высокими потолками веет холодом, таинственностью и мистицизмом. Тудору надо набраться мужества, чтобы добраться до душевой, освещаемая себе путь только фонариком мобильного, да еще под грохот шум собственных шагов. Хотя он уже знает здесь каждый уголок, все равно каждый раз, когда проходит этот путь, ждет, что вот-вот наткнется на привидение.
После горячего душа Тудор достает предметы гигиены из прозрачного желтого пакета и начинает раскладывать их. Полотенце развешивает на спинке стула, зубную щетку бросает в пузатую пивную кружку, гель для душа и шампунь ставит на полку с надписью «Тудор Цуркану». Быстро вытирает стол и счастливый ложится в постель. Берет с собой в постель книгу почитать перед сном пару-другую страниц об известном французском актере-миме Марселе Марсо. Прежде чем заснуть, предупреждает:
– Осторожно, тут бродят привидения. Одно я назвал Изабель.
– Изабель и воды дьявола?
– Тебе смешно, а я говорю серьезно. В первую ночь слышал разные звуки, скрипы и шепот. Потом привык. Кстати, пойду запру дверь [от зала]. Уборщицы начинают свою работу в Академии где-то в шесть утра и сюда тоже приходят. Заколебали! Я же сплю до девяти!
В конце третьего курса Тудор подал администрации Академии заявление, в котором просил и на последнем курсе выделить ему место в общежитии. К концу лета пришел узнать, в какую комнату его распределили.
– Мне сказали прийти в сентябре. Когда я пришел в сентябре, мне заявили: «Мы тебе категорически не выделим место в общежитии». Я охуел. Мне некуда было идти. Что делать? Пришлось переночевать в подсобке. Последние 20 леев отдал тетушке Вере (вахтерше – прим. ред.), только чтобы пустила [внутрь]. На лавочках перед Академией не самое удобное место [для сна].
Его пробирает дрожь, когда вспоминает первую ночь, проведенную в этих стенах. Он был один-одинешенек в здании, где 27 марта 1918 года «Сфатул Цэрий» проголосовал за Объединение. Ему еще никогда не было так страшно как тогда. В ту же ночь «нарисовалось» и привидение – Изабель.
– Это было ужасно. Я уже слышал раньше, что здесь бродят призраки, раздаются какие-то звуки. И я на самом деле слышал звуки. Мне было страшно сходить в туалет. Куда ни шел, везде включал все лампочки. Ходил с фанариком. И не мог глядеть в зеркала. Насмотрелся фильмов ужасов и вот результат! Ух-ух-ух! Ууууу!
На следующий день опять переночевал в подсобке. Только на этот раз не вошел, как положено воспитанному человеку, через дверь, а как вор – через окно. Ему не хотелось давать вахтерше взятку. Да и денег у него не было. Недели две он пробирался через окно, а потом спалился. Его обнаружили уборщицы и донесли на него администрации.
– Пришел господин Андрей (завхоз – прим. ред.) и спросил меня: «А ты чего живешь здесь?». Затем явился замректора по хозчасти. Потом меня вызвала к себе госпожа декан. Она сказала: «Не стоит жить здесь. У нас это не разрешено». Тогда я попросил дать мне общежитие. А раз они не хотели дать мне общежитие, то я поселился в Академии. Они (администрация – прим. ред.) назвали это протестом, а ведь мне негде жить.
Узнав о решении Тудора, родители были против. Уговаривали его снять квартиру. Юноша однако оставался непреклонным. Он утверждает, что бунтарский характер унаследовал от отца.
– Он предпочел работать за 20 леев на стройке, чем лизать кому-то ж… О маме не знаю, что сказать… Она вышла замуж в 16 лет. Мне 24, а маме – 30. Ха-ха-ха! Да чешу я. Я имел в виду, что она молодая и очень классная. Это необыкновенная женщина.
Пальцами Тудор пытается пригладить запутанные волосы. На шее вздувается вена. Она становится пунцовой каждый раз, когда ему приходится вспоминать очередной эпизод из эпопеи с нераспределением общежития.
– Я не хотел мыть газовые плиты на кухне и полы. Вот почему не получил общежитие на IV курсе. Я не успевал возвращаться из Академии. Мне надо было бросать репетиции и убирать в общаге. Откуда они взяли такие правила? Затем орали на меня, что я, дескать, мою плохо, требовали убирать и за батареями. Кстати, еще взяли привычку врываться в комнаты без стука. Я делал им замечания, говорил, что это место для уединения, что, возможно, я нагишом. А они мне парировали: «Тссс… Глянь-ка, что этот себе позволяет!». А еще я должен был ходить на субботники, участвовать в генеральной уборке, а это, кстати, происходило достаточно часто. Я постоянно пререкался с ним. И вот после этого пошло-поехало. Комендантша была очень кипешная.
В конечном счете, его вызвали в деканат. Комиссия в составе нескольких преподавателей кафедры актерского мастерства, коменданта и ответственных за распределение мест в общежитие собралась, чтобы положить конец протестному поведению студента. Тудор изображает для нас эту сцену.
– Ээээ…
– Молчи, ты же в кабинете декана!
– Так ведь…
– Молчи, ведь такой-то препод – народный артист!
– Ну ведь…
– Молчи, ты ведь всего лишь какой-то студентишка! Как ты себе позволяешь такое?
– Ну так….
– Да замолчи!..
– Подождите!..
– Да не ори ты, студент! Ты что забыл, где находишься?
Он говорил, лишь когда завкурсом разрешал. Обиженный и бессильный против сложившихся обстоятельств юноша заплакал. Под конец деканша ликующе заявила: «Тудор, ты понимаешь, что будет в нашей стране, если все перестанут соблюдать правила?».
– Через год я сказал госпоже декану, что этот факультет лишь отбивает охоту к театру. «Как же так, Тудор?! После того, как мы учили тебя четыре года, ты приходишь ко мне и заявляешь, что факультет тебе ничего не дал?!». Затем они представили все по-своему, утверждали, что я их отматерил. Но я же не дебил. Я прекрасно знаю, что именно сказал.
Примерно в шесть утра трескотня уборщиц доносится и до каморки Тудора. Мощные женщины, облаченные в синие халаты и с платками на голове, драят коридоры мыльной водой.
– Ядрена вошь! Взяли и разбудили ни свет ни заря…
Потягивается как кошка и открывает глаза. Убирает постель, но сначала включает на компьютере любимую песню «Я не люблю» Высоцкого, от которой он без ума.
Утреннее омовение совершает в мужском туалете в конце коридора. С полотенцем для душа на плечах и зубной щеткой в руке он идет, ритмично двигая бедрами в такт музыке. Когда подходит к кабинету деканши, останавливается и делает реверанс. Они соседи по лестничной площадке. С тех пор, как он поселился в Академии, госпожа декан лишь однажды переступила порог его импровизированного жилья.
– Дело было вечером. Нас собралось несколько студентов. [Когда вошла] мы поднялись, стали кланяться и отбивать поклоны, а в это время госпожа декан осматривала подсобку из-под очков: «Здесь могло быть и чище», – раздраженно фыркнула она. Затем повернулась спиной к нам и бросила через плечо: «Вы тут смотрите у меня!». И все.
Добравшись до двери туалета, смотрит долгим взглядом на уборщиц, которые как раз набрали воды в ведра. Нисколько не стесняясь, становится поудобнее перед умывальником. Он привык ко всему: купаться в душевой танцоров в подвале, ходить в мужской туалет на первом этаже, питаться едой из столовой и магазинной едой, бегать к коллегам или ездить домой к родителям, чтобы постирать одежду.
С тех пор, как обосновался в подсобке, Тудор стал частью семьи простых работников Академии. Сторожи, техработники, поварихи – все обращаются к нему по-свойски.
– Тудор, у меня есть вкусняшки. Давай же, приходи! – напротив столовой худощавый мужчина в испачканной белой известью спецовке делает ему знаки руками, приглашая зайти в каморку.
– Нет, иду завтракать к теть Наталье (администратору столовой – прим. ред.).
Даже в расположенном недалеко от Академии супермаркете, в котором юноша, как правило, покупает еду, продавщицы относятся к нему как к «своему».
– Ты смотри, что кладешь ему в контейнер. Ты же знаешь, что наш парень не ест жирное, – продавщица спешит предупредить свою коллегу, которая обслуживает Тудора.
– Да знаю я! Тудор, а ты почему не пришел после 20.00, когда у нас 30-процентные скидки на еду?! – риторически спрашивает женщина, а затем успокаивает его. – Ладно, сейчас что-то придумаю…
Слух о непрошеном «жильце» Академии дошел и до ректората. Но не более. Осенью 2015 года, прожив два месяца в холодной подсобке и питаясь все это время покупной едой, Тудор обратился к высшему руководству вуза.
– Знаешь, как встретила меня [ректор]?! – глаза юноши выпучены, а ноздри раздуваются от раздражения и обиды.
– Госпожа ректор, я Т…
– Мне известно, кто ты.
– Ээээ… У меня проблема…
– Мне известна твоя проблема.
– Я хочу…
– Мне известно, чего ты хочешь.
– Я хочу, чтобы вы приняли решение.
– Да, мы соберем комиссию и посмотрим, как быть с тобой, но ты приходи, когда мы закончим концерт по случаю 75-летия Академии.
– И вот прошло 75-летие Академии (в ноябре 2015 года – прим. ред.), а результата никакого.
На дворе уже конец июня 2016 года. Выпускные экзамены остались позади. В подсобке Тудора меланхолично орет LP: «To all the things I’ve lost on you Hooo-ooo, Tell me are they lost on you? Oooo–oh». Задумчивый и грустный юноша ходит туда-сюда, подпевая ему.
Заботливо пакует одежду. Некоторые вещи сворачивает, а другие – складывает, затем собирает все в огромную картонную коробку. Вокруг него все разбросано – сумки, одежда, коробки, шары, бутылки, покрывала, реквизит для спектаклей. Подсобка выглядит так, как будто здесь орудовали воры, которым пришлось ретироваться в спешке. Из разбросанного у двери мусора выглядывают бутылки из-под пива, там же можно заметить шелуху подсолнечника. Несколько стульев сложено один на другой прямо посреди комнаты и мешают Тудору двигаться по прямой, поэтому перемещаясь по комнате, он каждый раз обходит их.
Вздыхает. Стоит руки в боки словно заправская деревенская хозяйка и окидывает каморку взглядом. Направляется к двум рядам солдат, выставленных по диагонали на полке, обклеенной афишами с изображением миленьких женщин. Солдаты старые и грустные. У каждого есть имя: Толстой, Вильсон, Чехов, Брук, Станиславский, Гротовский. У каждого своя история и свой посыл. Между собой они не общаются. Они мало знакомы, ведь они представляют разные эпохи или страны.
Убирает все с полок. Где-то там завалялся и томик Эминеску. Стирает пыль с книги и читает несколько строчек.
– Декламируя стихи на дипломном экзамене, я плакал. Хотя я посвятил «Послания» Эминеску администрации, не мог доставить им такое удовольствие, ведь Эминеску полон смысла. Было абсурдным по всему тексту крыть их матом или посылать на***й. Поэтому часть стихотворения я посвятил тем, кто не выделил мне общежитие и унижал меня, а другую посвятил жизни.
Он бережно закрывает книгу и кладет в коробку, которая все «поглощает» вещи. Коробка заполнена всего на половину, однако туда уже поместились шерстяное одеяло, подушка, простыни, несколько маек, ботинки и книги.
– Тудор, ты что уезжаешь? Все? – спрашивает Юлиан. Это костлявый парень с взгромоздившимися на макушке солнечными очками. Он зашел в подсобку забрать пару вещей.
– Да, все. Уезжаю, – отрешенно отвечает ему Тудор.
– Так что, неужели, действительно уезжаешь? – ехидно спрашивает Артем, сопровождающий своего коллегу Юлиана. – Тудор останется у нас в истории, ведь он целый год здесь прожил.
Смех раздается в каморке, в которой полно пыли, поднятой шаркающей походкой парней. Тудору однако не до шуток. После 10 месяцев, прожитых в жалкой каморке, лишенный всякого уединения и каждую ночь преследуемый Изабель, расставание его угнетает. Артем помогает ему донести коробку до старой машины свояка, припаркованной под орехом за Академией. Разумеется, его не могла не проводить та, которая 10 месяцев тому назад встречала:
– Значит так, Тудор! Пришел сюда с парой трусов, а уходишь с огроменной коробкой? Что там у тебя? – «Осеннего» возраста женщина с морщинками вокруг рта не сводит глаз со снующего туда-сюда Тудора. Ее лицо усыпано бисеринками пота. Глазами она внимательно «взвешивает» коробку и, раздраженная тем, что не получила ответ, кричит ему вслед: «Эй, так что же там у тебя?».
– Вещи, теть Вер. Книги. Одеяло…
– Вот как?! – усмехается она.
– Всего хорошего, теть Вер.
– Ладно, ты ж еще придешь сюда. Как будто я вас всех не знаю…
– Да, несомненно.
Прощается с дородной женщиной и еще раз бросает взгляд на зарешеченные окна каморки, служившей ему кровом целый учебный год. На одном из окон еще сохранилась надпись, которую парень сделал минувшей осенью: «Хочу домой. Тудор».
* * *
Как и Тудор администрация Академии тоже непоколебимо стоит на баррикаде. Декан факультета театра, кино и танца Светлана Тырцэу признает, что парень «был одним из наших лучших студентов», но при этом утверждает, что он «не соблюдал правила, не подчинялся установленному».
– Спросите у Тудора, почему он здесь жил. Спросите у проректора, ответственного за хозяйственную часть. Я отвечаю за организацию учебного процесса и за качество образования. К размещению в общежитиях не имею никакого отношения. Да, я была в курсе этого [что он жил в Академии] и каждый раз говорила ему не делать этого. И все. Больше мне не о чем говорить с вами.
Проректор, отвечающий за распределение мест в общежитиях, Ион Бутуча тоже винит во всем революционную натуру Тудора.
– Господин Цуркан конфликтовал с комендантшей общежития, расположенного на ул. Армянской. Она [была] категорически против выделять ему комнату на IV курсе. На III курсе она даже подала на него жалобу и указала, что он конфликтный человек. В другом общежитии, которое находится на Ботанике, его тоже не хотели принимать. Этот парень талантливый, но он не всегда вел себя адекватно.
Вместе с тем, Ион Бутуча признает, что Тудор жил в Академии незаконно, хотя это и происходило не без ведома администрации. Теперь чиновник оправдывает себя тем, что ему было жаль студента.
– Я сжалился над ним и нарушил свои служебные обязанности. Он же человек. Я сделал вид, что не вижу его, а иначе позвал бы полицию и его выселили бы из Академии. Но раз я проявил снисходительность, то понесу за это наказание.
Тудор Цуркану окончил театральный факультет со средним баллом 9,6. В двух дипломных спектаклях исполнял главные роли. В настоящее время играет в кишиневском Театре им. Эжена Ионеско. Дебютировал в начале ноября на премьерном показе пьесы «Кони под окном», в которой исполнил главные роли. Несколько недель тому назад его назначили руководителем труппы. Ему 24 года.
Foto – Polina Cupcea și Nicolae Cușchevici