В кабинет зашел человек в маске и халате. Переговорив с главврачом, он направил свой взгляд на нас.
– Кто из вас туда пойдет?
– Я. Я должен это снять.
– Ну, прощай…
.
Обвешанный камерами, я шагал по коридору, освещенному флуоресцентными лампами. Мы направлялись в изолятор. В небольшом коридоре медработник выдал мне комбинезон и маску, затем перчатки. Из изолятора доносились звуки медицинских мониторов, подключенных к пациентам. Надевая перчатки, я понимал – я сделаю еще один шаг, а после него мне придется уйти в 14-ти дневный карантин.
.
*
Эту весну я очень ждал. Знал, что она будет полна событий – я строил планы на новые проекты, а почти все планы были связаны с перемещениями по карте. Когда стали поступать первые новости из Китая, не думал, что все это коснется меня лично.
Когда пошли новости из Италии, я уже понимал, что это серьезно, но надежда, что Молдову это не затронет, меня не покидала.
Когда закрыли границы и приостановили авиасообщение, а на улицах Кишинева появились военные патрули, я понял – моим планам конец. И ладно планы – не в этом году, так в другом.
Сюрреалистичная картина, когда видишь перед собой военный хаммер, из которого на весь проспект диктор серьезным голосом призывает всех оставаться дома. В такой момент понимаешь, что, во-первых, ни с чем подобным ранее мы не сталкивались, во-вторых, – все гораздо серьезнее, чем казалось в самом начале.
.
.
Я всегда восхищался военными фотографами. Я считаю, что такая фотография – самая важная. Я бы и сам не прочь отправиться в горячую точку. Возможно, чтобы лучше понять, что такое жизнь, нужно попасть в то место, где эта жизнь может в любую минуту оборваться. Никогда в жизни не мог себе представить, что однажды «горячая точка» начнется уже буквально за порогом моей квартиры.
С самого начала пандемии в Молдове у меня было желание попасть в больницу, чтобы посмотреть и показать обществу, с чем сталкиваются врачи, ежедневно принимающие пациентов с коронавирусом. Однажды утром моя коллега Лилиана Ботнарюк сообщила, что у нас есть доступ на одну смену в кишиневскую больницу ургентной медицины, и мы будем снимать там видеосюжет о работе «скорой» в период пандемии. Конечно, меня новость обрадовала, однако к этой съемке мне пришлось себя психологически настраивать. Ожидая такси рано утром у своего подъезда, я нервничал, и причин тому было несколько. Конечно, я думал о риске заразиться. С учетом моего хронического бронхита, болезнь была бы совсем не приятная.
.
*
В изоляторе первое, что бросается в глаза, это большое число пациентов. Но все они находятся на большом расстоянии друг от друга. Изолятор – то место, где лежат люди с подозрением на Covid-19. Чтобы здоровый человек не заразился коронавирусом в самóм отделении, между пациентами сохраняется расстояние в несколько метров – клетки вируса тяжелые, они не летают.
Многие пациенты в изоляторе были в тяжелом состоянии. Кто-то лежал под капельницами, кто-то был то ли без сознания, то ли просто не в себе из-за болезни. Я не врач, поэтому мои выводы насчет увиденного не могут претендовать на истину, но мне тогда так казалось.
.
.
Из самой большой палаты изолятора, которая больше походила не на палату, а на коридор между отделениями, дверь вела в лабораторию. В лаборатории был человек в обычном медицинском халате, без перчаток, но в маске. Он принимал от медсестры собранные анализы, не выходя за порог своей лаборатории. Он выглядел так, словно эта лаборатория – его дом или безопасное укрытие, в то время как все вокруг полыхает огнем.
.
.
В 9:30 на моем телефоне сработал будильник. Я забыл его выключить перед тем, как надеть комбинезон. К слову, он периодически включался в течение всего времени, которое я провел в изоляторе, но я не мог его выключить, поскольку комбинезон герметичен. И только после этого вдруг осознал, что все привычное мне осталось в том самом коридоре, когда я надевал комбинезон. Получается, переступив порог изолятора, я оставил «там», в коридоре, все – сообщения в мессенджере от мамы, фотографии близких мне людей, иными словами, вся моя личная жизнь. Все это стало мне недоступно. И не только мне, но и всем врачам, которые дежурят в изоляторе.
Кроме того, в комбинезоне очень жарко. Некоторые врачи надевают его прямо на тело. Очки, в которых работают врачи, через 15 минут запотевают и в них сложно что-либо разглядеть. После того, как оказался в изоляторе, уже не остается ничего, кроме задач, которые стоят перед тобой. В помещении, где могут быть зараженные коронавирусной инфекцией, любая поверхность в радиусе метра от пациента считается потенциально зараженной. Отсутствием личного комфорта – вот чем приходится платить врачам, чтобы свести к минимуму риск заразиться.
.

.
Когда попадаешь в больницу, дезинфектант – лучший друг. Здесь он на каждом углу, и все им пользуются очень часто, не жалея. Через пару часов съемок, на моем лице и на руках было так много спирта, что через 5 секунд после того, как я подносил камеру к глазам, у меня запотевал видоискатель, и мне приходилось снимать вслепую. Нечто подобное происходит, когда пьяные люди садятся за руль, и стекла в машине покрываются конденсатом.
.
.
.
Чуточку позже заместитель директора Института ургентной медицины Игорь Куров провел нас в боксы к зараженным коронавирусом. Мы следовали за ним по длинному коридору, затем зашли в лифт и поднялись выше. Привычные звуки больницы – эхо голосов, писк мониторов – утихли. Это было заполненное дневным светом помещение, коридор, очень похожий на коридор реанимации, которую я снимал годом ранее. В коридоре множество дверей, ведущих в изолированные палаты. Изолированные палаты предполагают, что там есть собственный санузел, а пациенты не выходят из них на всем протяжении болезни.
.
.
Дверь распахнулась и мы вошли внутрь. Вот они – люди, которым повезло меньше. Четыре женщины, две из которых – медицинские работники. Трем из них на вид около 35, четвертой же было ближе к 70-ти. Три молодые женщины чувствовали себя хорошо, не кашляли, немного шутили и в целом выглядели очень обнадеживающе. Опасение вызывала женщина в возрасте – она не была под капельницей, но на сгибе локтя, куда обычно подключают капельницы, был большой синяк. Сухой кашель и движения, словно кто-то изнутри крутит ее жилы. У одной из женщин муж тоже заражен. Он лежит в соседней палате. Чтобы хоть как-то видеться, они созваниваются и выглядывают в окно. Я снимаю это, я снимаю в этом боксе, не переставая, как бы оправдывая свое присутствие там, где нас быть не должно.
После боксов мы случайно встретились с врачом Вячеславом Криворучкой. С ним я знаком с прошлого года, когда снимал работу реанимационного отделения в этой же больнице. Он меня узнал, немного пошутил про журналистов, а потом сказал на ухо: «Ты помнишь, как было в прошлый раз? Так вот, сейчас гораздо хуже».
.
.
У регистратуры на первом этаже, куда обычно приезжают «скорые», многолюдно – это родственники пациентов. Из-за карантина заходить внутрь запрещено, и они интересуются состоянием своих близких у врачей. Некоторые из этих людей передают пакеты с продуктами. Они ждут. Стоят, опираясь на перила. Так проходят часы их ожидания. Регистратура – самый настоящий рубеж, линия фронта, преодолев которую попадаешь на поле битвы.
.
.
.
Журналисты любят использовать клише для этого: «Врачи на первой линии», «Врачи на передовой» – это и правда так, но мы, обычные люди, тоже участники этой войны. Просто мы в тылу врага. Если в больнице «врага» знаешь в лицо, то есть видишь потенциального зараженного, и делаешь все, чтобы обезопасить себя от заражения, при этом помогая человеку выкарабкаться из этой пропасти, то «в тылу» врага не видно – он может быть где угодно, и даже простая поездка на троллейбусе или поход в магазин могут закончиться весьма трагично, особенно для человека с хроническими заболеваниями.
.
.
После обеда становится тише. Количество произнесенных слов сокращается, врачи общаются чуть ли не обрывками фраз, но всем все понятно. В небольшом кабинете на первом этаже врачи обедают. Нам предложили кофе и мы согласись составить им компанию. Между разговорами о том, как изменилась их жизнь с началом пандемии, они пытаются решить вопрос замены стиральной машины. Бытовые вопросы перемешиваются с глобальными. Они – люди, и у них тоже есть свои проблемы. Некоторые из них уже месяц не видят своих близких, так как опасаются заразить их. Они стараются жить отдельно, иногда живут по несколько в квартирах своих знакомых. Сводят к минимуму контакты со своими домашними, а с пожилыми родителями и вовсе не видятся – только приносят им продукты, оставляя их под дверьми.
.
.
За чашкой кофе Ирина – врач-терапевт и герой нашего видеорепортажа – рассказала историю, произошедшую с ней недавно: «Однажды стояла в очереди в магазине. Вдруг мне позвонили с работы, ну а я громко отвечала по делу, и люди в очереди поняли из разговора, что я врач. Они пропустили меня без очереди, но почему? Я ведь такой же человек, как и все остальные. У них, может, работа еще сложнее моей».
Раздается звук рации – из Бельц везут двух пациентов с подтвержденным Covid-19. У одного из них ожоги тела на 40%. Бельцы с этим не справляются, поэтому их направили к ним. Когда машина с первым пациентом прибыла, мы встречали ее у ворот. Врачи были в полной экипировке – комбинезоны, перчатки, маски, очки. Они ехали так добрых 135 километров.
.
.
Припарковавшись, они открыли дверь. Уставший бельцский врач поинтересовался, зачем мы это снимаем, а после добавил: «Все это нам дано за наши грехи. Мы живем неправильно». Когда им сообщили, что реанимация готова принимать пациента, они взялись за носилки и начали поднимать пациента наверх. Крошечная узкая лестница с не удобным пандусом совершенно непригодна для подобных действий. Кряхтя они подняли пациента наверх, где его приняли кишиневские врачи.
.
.
В этой системе, все случается не «благодаря», а «вопреки».
.