Лилиана БотнарюкC 7 марта, когда был официально зарегистрирован первый случай коронавируса (SARS–COV-2) в республике молдова, и до 12 апреля власти сообщили о 432 случаях заражения медицинского персонала (в том числе о трех смертельных). Это четверть общего числа тех, у кого проведеНные тесты на COVID-19 показали положительный результат.
aaa
Мы пообщались с четырьмя врачами Кишиневского института скорой медицинской помощи, которые заразились, и спросили у них:
о первых днях пандемии – «У нас пациенты очень часто лгут. Скрывают, что прибыли из-за границы. Спустя два часа, которые уходят на установление диагноза, мы узнаем».
о безопасности, которую обеспечивает защитное снаряжение – «Не знаю, как должен выглядеть костюм, который обеспечит нам полную защиту. Мы были обеспечены защитным снаряжением и [все равно] заразились».
и о том, удобно ли его носить – «Вам когда-нибудь доводилось бывать в сауне? Вот так и работается в комбинезоне. Проработаешь пару десятков минут и уже ничего не видишь в тех очках».
о том, как они восприняли новость о своем заражении – «25 марта мне сказали, что результат положительный. И у меня, и [моей] будущей жены. Тогда я почувствовал, что поставил свою семью под угрозу».
а также о планах на ближайшее время: «Буду сидеть дома сколько предпишут врачи, но не дольше. Затем выйду на работу, ведь моим коллегам нужна помощь».
*
Нам говорили, что масок нет и надо экономить
Василе Рошиору 34 года, уже 10 лет работает врачом «скорой»; он оказался первым врачом Кишиневского института скорой медицинской помощи, который заразился новым вирусом
Обычно работаю врачом «скорой», ответственным за смену. Контактирую со всеми. К нам поступают пациенты с болью в животе, температурой, почечными болями, с переломами или же которым нужна операция. Мы занимаемся всем: измеряем давление, пульс, делаем рентген, анализ крови, кардиограмму, ставим диагноз, а в случае необходимости вызываем врача-специалиста.
Однако первым делом проводим так называемую медицинскую сортировку или триаж. Тех, у кого проявляются симптомы, и прибыли из-за границы либо контактировали с заразившимися, сразу же отправляем в изолятор. В изоляторе все мы надеваем костюм, маски, очки и перчатки. Вам когда-нибудь доводилось бывать в сауне? Вот так и работается в комбинезоне. Проработаешь пару десятков минут и уже ничего не видишь в тех очках.
Я три или четыре раза работал в изоляторе с подозреваемыми [в заражении коронавирусом]. У нас проводилось обследование для хирургической либо терапевтической патологии, затем пациента переводили в Инфекционную. Я лично перевел в Инфекционную пациента с подозрением. Он сказал, что прибыл из Российской Федерации, температура у него поднялась до 39, но у него была и урологическая проблема. У нас в «неотложке» ему поставили диагноз, связанный с урологией, но из-за того, что у него была температура и он прибыл из-за границы, мы были обязаны перевести его в Инфекционную больницу [им. Томы Чорбэ] как подозрительный случай. Я отдал его на руки инфекционисту, а тот при мне спросил пациента:
‘– Температура?
– Да.
– А что еще болит?
– Почки.
– Уролог видел?
– Да. Сказал, что у меня эпидидимит.
– Тогда, у тебя нет никакого COVID-а. Оставайся дома под наблюдением.’
Простых пациентов осматривали в масках и перчатках. Вначале выдавали одну маску на сутки. Затем стали выдавать по две на сутки. Это было в тот период, когда я заразился. Нам говорили, что масок нет и надо экономить. Выдавали упаковку перчаток на 6-8 дежуривших в одну смену врачей. С тех пор, как меня госпитализировали, знаю, что и маски стали менять чаще. Дезинфектанты были постоянно.
У нас пациенты очень часто лгут. Скрывают, что прибыли из-за границы. Спустя два часа, которые уходят на установление диагноза, мы узнаем от них: ‘Знаете, а ко мне приехала племянница из-за границы’ или ‘Я вернулся из-за границы 2-3 недели тому назад.’ И достаточно всего одного. А еще есть пациенты без клинических симптомов, то есть бессимптомные. Они не знают, что больны, да и не могут знать об этом. У них нет ни кашля, ни температуры, ни головных болей.
19 марта у меня была температура, наверное, 37,5. Подумал, что это какой-то вирус. На следующий день был на дежурстве – на целые сутки. Думаю, температура была 38,5. Примерно в 21.00 не выдержал и пошел в Инфекционную больницу. Сказал, что работаю врачом «в скорой», работаю с подозрительными пациентами, и попросил сделать мне тест. Там меня спросили, почему я думаю, что мог заразиться. Ответил, что такова специфика моей работы. Кроме того, я обследовал в изоляторе где-то шесть пациентов с подозрением. Мне наказали оставаться дома в изоляции, пить антибиотики, следить за температурой, а если состояние ухудшится, то есть если начну задыхаться, сообщить им. Я и их понимаю, по себе знаю, что такое дежурить целые сутки и принимать десятки пациентов.
Дома я оставался два дня в изоляции, но заметил, что кашель не проходит. Из прочитанных статей узнал, что в случае COVID рекомендуется не рентген, а компьютерная томография. 24 марта прошел компьютерную томографию в больнице «скорой помощи», у меня выявили характерную для COVID пневмонию. Я попросил администрацию больницы сделать тест мне и [будущей] жене. Она работает со мной в качестве медсестры. У нее не было никаких симптомов – только головная боль и больше ничего, ни температуры, ни чего-то еще. Мы работаем в больнице, поэтому [за тест] ничего не платили.
Затем отправился домой в изоляцию и стал ждать результатов. 25 марта примерно в 6 вечера мне позвонили из Агентства общественного здоровья и сообщили, что результат положительный. И у меня, и у будущей жены. Тогда я почувствовал, что поставил под угрозу свою семью, особенно 60-летнюю мать (она у нас учитель на пенсии), с которой мы живем под одной крышей. Мать в курсе специфики моей работы. Она мне сказала: ‘Раз такое произошло, будем молиться, чтобы все мы с этим справились, и все.’
26 марта утром позвонил в 112 и сообщил врачам, что заразился. Нас с будущей женой госпитализировали в Инфекционную больницу, а мать с подозрением отправили в Железнодорожную больницу. Она пролежала там два дня, узнала, что заразилась, и ее перевели в Инфекционную. Мать с моей будущей женой находились в четырехместной палате. Я лежал на втором этаже в одной палате с еще шестью зараженными.
Отделение, где лежат пациенты с подтвержденным COVID-ом, заперто на ключ. Мы могли только любоваться видом из окна второго этажа. По коридору между палатами можно было ходить. Гулять на улице или сидеть на скамейке в парке не разрешалось. Единственная прогулка – на рентген в другом здании. Я выходил дважды. Сидел и ждал, только бы результат теста оказался отрицательным.
Врачи были обходительные. Некоторые наизусть знали анализы, сделанные 7-8 дней назад. Приходили каждый день, проверяли и сатурацию, и давление, и температуру. Немного общались. Но персонала было мало. Даже несмотря на маски было заметно, что они очень уставшие. Понемногу их силы тоже придут в упадок.
Через три дня после госпитализации температура исчезла. Я принимал одновременно два вида антибиотиков и противовирусные препараты. Самую тяжелую реакцию дают антивирусные. Диарея. Но проходит два-три дня и реакция исчезает. Пневмонию уже вылечили. Кашель у меня еще есть, сухой кашель, но я читал, что он может [еще] сохранится в течение примерно двух недель после лечения. Но у всех по-разному. В случае моей будущей жены прошли две недели с лишним, но температура у нее так и не появлялась. У матери температура поднялась. В палате, где я лежал, одного пациента мучили боли в животе, у другого была температура, у третьего болела голова, у кого-то были мышечные боли.
Тем, кто не сидит дома, не пожелаю оказаться в больнице. Я им не пожелаю повторить мою участь. Мне повезло. Я видел, как некоторых переводили из Больницы им. Томы Чорбэ в Республиканскую больницу. У них возникала респираторная недостаточность и…
Мне жаль [медицинских] работников, которые скончались. Они рискуют. А я каждый день чувствую себя в опасности, ведь я еще работаю и врачом на «скорой». Кто-то может наброситься на тебя с кулаками, может угрожать ножом, оружием. Я привык к опасности. Но суть в том, что этот риск себя не оправдывает. Я всегда задаюсь вопросом, нас вызывают в качестве врачей к пациентам или в качестве полицейских? Да только мы выходим на пенсию в 65 [лет], а они в 40. Однако риск получить чем-то по голове или быть зарезанным ножом в нашем случае такой же высокий.
Это не оплачивается. Наш труд совсем не ценят. Власть имущим надлежит вкладывать в человеческий капитал и в оснащение. В «скорой», к примеру, не помешают вентиляторы. В отделениях реанимации некоторые вентиляторы [уже] отработали свое.
В среду, 8 апреля, меня выписали. Я буду сидеть дома еще 14 дней. Я спросил о постановлении Чрезвычайной комиссии о выплате компенсации в размере 16 тыс. леев за заражение на рабочем месте. «Сверху» мне сказали: ‘Забудь, не думай!!’.
Когда закончится 14-дневный карантин, если все будет хорошо, вернусь на работу. И тоже буду работать как раньше – сутками. Когда закончится пандемия, я тоже хочу работать. Меня никто не заставлял становиться врачом. Я сам этого хотел и никогда не думал бросать эту работу.
.
*
«Мы, врачи, немного более наглые пациенты»
Светлана Сырбу, 32 года, работает врачом в «скорой» четыре года
Во вторник, 31 марта, я находилась на работе, когда начала кашлять. Вечером измерила температуру, хотя не чувствовала жар. Было 37,5. В остальном, как мне казалось, чувствовала себя хорошо. Позвонила начальнику Департамента неотложной медицинской помощи господину [Василию] Шовгуру и рассказала о симптомах. Было принято решение о моей изоляции на дому и проведении тестирования на следующий день.
На работе я контактировала и с господином Рошиору – первым врачом «скорой», который заразился, но, когда подсчитала дни, то расчеты не складывались. Я была ответственной за смену и не могла заходить в изолятор, ведь мне необходимо было решать другие организационные вопросы, связанные с больницей.
Думаю, я заразилась от бессимптомного пациента. Когда приходят простые пациенты, мы надеваем маску, перчатки, очки и одноразовый халат сверху на хирургический костюм. После каждого пациента меняем перчатки и халат, а маску – каждые два часа.
Я не думала, что могу заразиться. До самого последнего момента думала, что у меня результат не окажется положительным. Нам кажется, что мы, врачи, всесильные и что с нами ничего не должно случиться. Я боялась заразить родителей, ведь у них патологии. У них болезнь может протекать гораздо сложнее. Поэтому я старалась больше находиться в Кишиневе, никуда не ходить.
Честно сказать, не знаю, как должен выглядеть костюм, который обеспечит нам полную защиту. У нас на самом деле было защитное снаряжение и мы [все равно] заразились. Я читала статью о российском враче интенсивной терапии и реанимации. Им выдают как военным нательное белье, защитное снаряжение, они отрабатывают смену (у них она длится 12 часов), затем снимают снаряжение, принимают душ и переходят в другую зону, где уже могут переодеться в свою одежду.
У нас в «скорой» работа идет по-другому. Порой нет времени даже выпить кружку воды или что-то перекусить. Можно поменяться с кем-то из коллег, но ненадолго, ведь поток огромный. Раньше было больше пациентов, которые обращались с любой проблемой: головные боли, боли в животе, аллергии, клещи, укусы, травмы. Таких теперь меньше. Однако с началом пандемии стало больше пациентов с температурой, с подозрением на инфекцию COVID.
Были случаи, когда работаешь, а пациент не говорит с самого начала, что контактировал с кем-то «положительным», что у него температура или он прибыл из-за рубежа. Но спустя два часа работы и «разгуливания» по департаменту он вдруг заявляет: ‘Я немного кашляю, у меня чуточку поднялась температура – еще 2-3 дня назад.’; ‘Ну и что, если недавно из-за границы? Какое это имеет значением? Вам до этого какое дело?’
У нас народ на этот счет не просвещен. Кто-то говорит с самого начала, а другие приходят с болями в животе и хотят решить именно эту проблему. Для него неважно, что у него поднялась температура и что он уже два дня кашляет. Хотя у нас в департаменте везде расклеены объявления: Если у вас температура, если вы вернулись из-за границы, сообщите об этом! Не все сознательные или, быть может, не понимают, что все настолько серьезно, что с этим не шутят.
1 апреля сдала анализы для теста, а на следующее утро глава департамента сообщил, что я заразилась. Когда услышала новость, первая моя мысль была о том, что все будет хорошо. Повезло, что я жила одна. Мой муж военный. Он отправился 19 марта на службу и так и не вернулся домой на время карантина им запретили перемещаться. С родителями, которые живут в городе Бендер, не виделась после начала карантина. Ни с кем не контактировала. Работа – дом, дом – работа. Как только приходила домой, протирала поверхности дезинфицирующим средством, а вещи сразу же бросала в «стиралку».
2 апреля меня госпитализировали сюда же, в Больницу «скорой помощи», где я работаю. Когда при госпитализации измерили температуру, оказалось, у меня нормальная. Мне сделали томографию, которая подтвердила, что у меня пневмония, возможно, вызванная этим вирусом. Первые два дня принимала антибиотики, затем мне сказали, что у меня легкая форма, и в них уже нет необходимости. Температура у меня так и не поднялась.
Сейчас принимаю только противовирусные. Судя по вкладышу, у всех таблеток есть побочные эффекты, но каждый человек переносит их по-разному. Кто-то более чувствительный, а кто-то нет. У меня был дискомфорт в животе из-за того, что противовирусные очень сильные. Но я принимала и другие лекарства, чтобы они приостанавливали всего это, и чувствую себя хорошо.
Мы, врачи, немного более наглые пациенты. Задаем кучу вопросов: Почему так, а не эдак? Почему именно такое лечение, а не другое? А зачем сейчас антибиотик?
Сейчас нас изолировали в палатах, а с близкими общаемся только по телефону. Утром просыпаемся, принимаем душ, ждем, чтобы нам принесли еду, едим, пьем таблетки. Телевизора нет, но он и не нужен. Думаю, я бы не стала смотреть новости, ведь на Facebook полно новостей. А так, чаевничаем, болтаем.
Мне хочется увидеть мужа и родных. Родителей не видела месяцев два. С мужем общаемся каждый день. Он говорит, что все будет хорошо, что мы справимся и с этим. Ждет, чтобы я быстрее выздоровела. У мужа все хорошо и я рада, что он его не было дома и мы с ним в тот период не контактировали.
Людям хочу передать, чтобы они сидели дома, чтобы мы могли работать для того, чтобы все было хорошо. Власть имущие должны понять, что в систему образования необходимо вкладывать. Нужны инвестиции во все больницы, нет [более] приоритетной больницы.
Как человек я осознала, что надо было изолироваться, чтобы во время пандемии ничто меня не коснулось, но как врач понимаю, что сама выбрала эту профессию и что такова моя работа. Мы ожидали, что будут жертвы. Буду сидеть дома сколько предпишут врачи, но не дольше. Затем выйду на работу, ведь моим коллегам нужна помощь. Им нужна поддержка, ведь если мы их оставим…
*
«Надеемся, что к осени все закончится»
Ирина Бужор, 30 лет, работает врачом в «скорой» четыре года
Как только началась эпидемия, когда возвращалась с работы, даже за рулем надевала маску и перчатки, использовала дезинфицирующее средство. Дома даже не обнимала своего ребенка. Сразу же отправлялась в ванную. Снимала всю одежду. Все время обрабатывала дверные ручки дезинфицирующим средством, проветривала комнату. Уже и не знаю, сколько раз мыла руки. Сидела дома, никуда не выходила.
Честно скажу, когда приходила домой, то уже успевала истосковаться по ребенку. Я думала, что если приму душ и обработаюсь дезинфектантом, то «очищусь» от всего и перестану быть источником заражения. Чего скрывать, не сторонилась ребенка… Обнимала его. Старалась не целовать, но я же мать и не могла не обнять его после того, как мы не виделись целые сутки.
Думаю, заразилась от пациента. Мы занимались сортировкой пациентов. Спрашивали у них, контактировали ли они с кем-нибудь на протяжении последних нескольких недель. Если у них были симптомы, автоматически отправляли в изолятор, надевали комбинезон и обследовали. Я в изоляторе была только в качестве начальника смены, показывала санитаркам и медсестрам, как правильно надевать защитное снаряжение. Если мы шли в изолятор, то должны были находиться с изолированными с пациентом в течение шести часов, пока на смену приходил другой врач.
Сейчас лежу в одной палате со Светланой Сырбу. Я дежурила с ней 31 марта. Она жаловалась на кашель и померила температуру. Спустя час после того, как она выяснила, что у нее температура и поговорила с начальником департамента о необходимости изолироваться дома и прийти на следующий день для теста, я тоже померила температуру. У меня было 37,4. Хотя я жара совсем не чувствовала. У меня не было никаких симптомов, которые могли насторожить. Позвонила начальнику департамента и осталась дома в изоляции. А еще я попросила его, если есть возможность, протестировать нас с мужем, ведь я с ним каждый день контактирую.
На следующий день все мы втроем – я, муж и Светлана – сделали тест. У моего мужа, который не работает врачом, и у Светланы результат был положительный, а у меня – отрицательный. Когда началась вся эта эпидемия, я вроде как потеряла голос. Температуры не было, только стала кашлять, однако на фоне противовирусных за три дня все прошло. И тогда я подумала, что, возможно, уже переболела вирусом и у меня выработались антитела, раз у меня результат отрицательный, а у мужа – положительный.
Их госпитализировали, а я договорилась с начальником департамента повторить тест уже на следующий день. 2 апреля я сделала повторный тест, 3 апреля все подтвердилось и меня положили в больницу.
Если честно, о себе и муже я не так переживала, ведь мы взрослые сознательные люди. Больше переживала за свою семью, ведь за несколько дней до этого я поехала домой к родителям, чтобы отвезти туда нашего трехлетнего ребенка. Я контактировала с ребенком, с моими родителями, которым 55 и 60 лет, соответственно, с бабушкой, которой 73 года. Они все живут в одном доме. У матери проблемы с сердцем. У бабушки – проблемы с давлением. Я ждала, чтобы скорее прошли эти 14 дней после контакта с нами, и могла убедиться, что у них все хорошо. Я наказала им три раза в день измерять температуру и принимать противовирусные препараты.
Я укоряла себя за то, что не отвезла ребенка к родителям сразу же после начала эпидемии, чтобы могла спокойно работать. Ведь если суждено заболеть, то заболею я, только один человек, а у меня организм молодой. Но Господь милостив и мы со всем этим справимся. Это стало для меня уроком, ведь я поставила под угрозу всю семью. Но если все образуется, в будущем я поступлю по-другому.
В первый день госпитализации у меня не было никаких симптомов. На второй, третий и четвертый день температура поднималась до 37,5. Выше не поднималась. Хотя радиография и компьютерная томография показали чистые легкие. Мне назначили противовирусные и витамины. Никаких антибиотиков мне не назначали. Боли в животе и диарея от противовирусных препаратов это нормально. Это длится день-два. Побочные эффекты к настоящему времени уже прошли. Врач приходит и дает лекарства дважды в день – утром и спустя 12 часов. Я как врач спрашиваю, что за уколы и препараты нам назначили, но получив объяснения, других вопросов уже не задаем.
Граждан хочу попросить набраться терпения и оставаться дома, а не ставить под угрозу и себя, и других. Когда вышла на улицу, заметила, что молодые чаще, чем старики носят маски и перчатки, а ведь пожилые в большей степени подвержены риску. Изоляция – единственный шанс, который может нас в некоторой мере спасти. Хотя бы приостановим риск заболевания и дальнейшей передачи инфекции.
Зарплата осталась прежней. Говорили, что нам будут доплачивать, если придется контактировать с зараженными или если заразимся на рабочем месте. Неплохо если будут платить. Я отправляю ребенка в деревню, [но все равно] нужно содержать семью, надо изолироваться, чтобы не оставлять их тоже жить в одной квартире со мной.
Тяжело, когда думаю о семье, но мне легко, ведь я со своими коллегами. С ними мы общаемся, шутим, рассказываем что-то и время проходит. Когда общаюсь с домочадцами и они говорят, что все нормально, то набираюсь сил на очередной день.
Знаю, все будет лучше, когда закончатся смерти и случаи заболевания. Будем надеяться, что к осени все закончится. Давайте хотя бы верить в это. После пандемии первым делом хочу увидеть семью. Затем вернусь на работу. Но, во-первых, чтобы мы были здоровыми.
.
*
« Я ни разу, Боже упаси, не думал бросать работу»
Андрей Долгий, 54 года, врач-эндоскопист с 29-летним стажем
Мой коллега из Отделения эндоскопии заразился. Мне сделали тест 31 марта, так как я в качестве заведующего отделением контактировал с ним. У меня не было никаким симптомов. У моего коллеги симптомы были и его госпитализировали в Больницу №2.
Я не знаю точно, контактировал ли с зараженными пациентами. Однажды мне довелось работать с подозрительным пациентом, который рассказал, что прибыл из Италии. В Приемном отделении господин [Василий] Шовгур, [начальник Департамента неотложной медицинской помощи] сказал, что у поступившего пациента может быть COVID-19, потому я и медсестра надели комбинезоны, маски, специальные очки.
К нам обращаются с внутренним кровотечением, когда у человека язва, рана или патологии, из-за которых одновременно с осложнениями возникает и кровотечение. Мы делаем все, чтобы остановить кровотечение с помощью аппаратуры. На рабочем месте мы носим маски и перчатки. Перчатки меняем после каждого пациента, а маски – два раза в день. И до пандемии мы всегда работали в перчатках, ведь мы вводим прибор пациенту в рот.
Во время пандемии в нашем отделении два врача проводят гастроскопию пациентов, которых госпитализировали срочно. Плановые обследования мы не проводим. Когда пациент кашляет, очень высок риск заразиться. Я ни разу, Боже упаси, не думал бросать работу. Мы и дальше работаем. Такова наша работа. У меня нет хронических заболеваний. Мне жаль умерших коллег-врачей, мне так же жаль и всех людей. Это трагедия.
1 апреля я отправился прямо в больницу. Я ни дня не чувствовал себя плохо. У меня вообще нет никаких симптомов. Если у пациента нет клинических проблем, а меня обследовали, если у него нет пневмонии, то за ним наблюдают. Лежу в палате с другим пациентом, у которого тоже не очень проявились симптомы. Я подумал, что все будет хорошо.
Дома остались жена и 16-летний ребенок. У них все хорошо. Родители тоже кишиневцы, они также находятся в изоляции у себя в квартире. Не виделись уже недели три. Родственники приносят им еду до двери и уходят. Естественно, они меня поддерживают. Я сразу же сказал им, что заразился. Они сами врачи, поэтому все понимают.
Пока нахожусь в больнице, читаю. Читал о пандемии, о том, как нам нужно обрабатывать свою аппаратуру. У меня дочь работает ЛОР-ом-резидентом в Бухаресте, она же отправляет мне литературу.
Я впервые заразился на рабочем месте. Я – послушный пациент. Об остальных ничего не знаю – нам не разрешают выходить из палаты даже в коридор. И правильно делают. Любуемся видом из окна. Кормят здесь же. Не ресторан Michelin, но… Кормят как в больнице. Интернет у меня есть. Смотрю новости. С лечащими врачами общаемся как коллеги.
Огромное спасибо всем врачам, хотя многие из них мои коллеги и мы много лет работаем вместе. Особенно врачи из операционного блока заслуживают низкого поклона. Ведь они, действительно, на самой передовой. И медсестры, и санитарки, и врачи. Все, кто там работают.
Там оборудована специальная операционная, если пациента с COVID госпитализируют с хирургическим заболеванием. К примеру, с аппендицитом. Это специальная операционная только для этой категории пациентов. И они обеспечены специальными средствами. Операционная находится в Отделении реанимации. Врачи-реаниматологи должны быть полностью облачены в костюм, чтобы защититься. Там очень сложно. Одевают комбинезоны и работают в них по 4-6 часов. Тяжело.
Думаю, от этой волны мы избавимся еще до осени. Но я не вирусолог и не могу давать прогнозы. Поэтому надо сидеть дома на карантине. Пандемия нагрянула и однажды уйдет. Но она все равно продлится некоторое время.
И еще я знаю, что нигде в мире здравоохранение не может быть дешевым. В здравоохранение следует инвестировать. И нужно инвестировать постоянно, а не время от времени. И тогда не будет хаоса и других проблем. Ни одна страна в мире не была готовой к этой пандемии. У меня брат живет в США и рассказывает, что даже США, которые так сильно развиты, особенно в области здравоохранения, все равно оказались неподготовленными. Это стресс для всего мира.
Люди, которые отправляются в лес на шашлыки, должны включить мозги и подумать о том, что речь идет не только об их здоровье, но также о здоровье их родных и близких, о здоровье всех людей. Во всем мире живут не глупцы, которые хотят им зла. Люди должны слушать то, что им говорят.
Когда меня выпишут, мы дома все продезинфицируем. А после пандемии продолжим работать. Я не могу сидеть дома.