Михаил КаларашанВ кишиневском Центре размещения бездомных людей никогда не бывает слишком много или слишком мало — их число меняется с сезонами. Зимой, когда температура падает, сюда приходят те, кто просто не хочет замерзнуть. Переждать мороз. К счастью, в Кишинёве зимы не самые лютые. А вот по-настоящему узнать это место можно весной или летом — когда остаются лишь те, кому действительно больше некуда пойти.
Находясь на улице Халтей, всего в шестистах метрах от бульвара Гагарина по прямой, чтобы попасть туда, нужно перейти мост через железнодорожные пути — своеобразную границу, символически отделяющую этот уголок Кишинёва от всего остального города.
Сначала вас встречает промышленная зона: гаражи, трубы теплотрассы, воинская часть, бродячие собаки. Среди всего этого — невысокое многоэтажное здание, напоминающее то ли бывший детский сад, то ли старую больницу. Это и есть Центр размещения бездомных.
Днём центр почти пуст. Обитатели расходятся по делам. Кто-то работает, кто-то просто исчезает в городе, каждый по своим причинам. Для одних «Халтей» стал временным приютом. Для других — последней остановкой.
Мы решили поговорить с теми, кто здесь живёт. Услышать, через что им пришлось пройти. Понять, из чего состоит их сегодняшний день.
Мы пришли в центр в период пасхальных праздник. Это время у большинства ассоциируется с домом, близкими, застольем, воспоминаниями. А как встречают Пасху те, кому больше некуда вернуться?
*
Вадим, 55 лет
«Если бы была бы комната, я бы жил… Платил бы только за коммуналку. Но увы»
Вадим Перепелица родился в Кишинёве. Когда-то у его матери была квартира, но перед смертью она переписала её на младшую дочь. У сестры была своя семья — муж, ребёнок. А у Вадима не осталось ничего.
«Я спросил — а мне где жить? Поэтому я стал бездомным», — говорит он.
Раньше он был столяром, делал деревянные окна и двери. С гордостью вспоминает, как его рамы стояли десятилетиями — не то что современные, пластиковые. Но столярное дело больше не в цене. Сейчас Вадим работает на картонной фабрике. По его словам, это временно, но всё же позволяет держаться на плаву.
Он живёт в центре на Халтей с декабря прошлого года. До этого снимал жильё — комнату, общежитие, что было по карману. Работал, справлялся: «Чтобы и покушать, и за жильё заплатить». Всё изменилось после больницы: давление, падение, справки, которых оказалось недостаточно для работодателя. Его уволили. «Я принёс им справку — а они говорят: недействительная. Но это же с больницы дали — как это так?»
С роднёй отношения давно испорчены: «К шурину не пойду — он поступил со мной нехорошо. Обидно. Когда смотришь этими глазами, стараешься и работать, и жить нормально…»
Этой весной Вадима избили. «Я шёл святить пасху. Они откуда-то вышли, я сначала не обратил внимания. Подошло четверо, сзади. Помню, один ударил ногой в бок, потом — в нос. Нос теперь кривой. Это было на вокзале. В наше время молодежь… не та, что была раньше. Это не красиво — с одной стороны. А с другой — куда смотрят родители?»
У него забрали телефон. Приехала полиция. Сейчас Вадим думает, как восстановить номер, как оформить больничный, как удержаться на работе. «Сегодня позвонил — сообщил, что попал в инцидент. А женщина на том конце говорит: “А нужно было тебе идти?” Ну а кто не пойдёт святить пасху?»
Он не жалуется, просто рассказывает. Без надрыва. Просто надеется, что сможет купить себе комнату. Маленькую. Свою. «Будущее… работать, постараюсь купить себе комнату, свою личную. Чтобы я имел свой уголок. Не падать духом и идти дальше. Жить. Жить, работать».
*
Галина, 68 лет
«Я лучше буду жить в туалете, чем с ними»
Галина Ивановна Орлова живёт в приюте всего два дня. До этого — больница, вокзал, дороги. В её голосе — не жалоба, а обида, которую она носит в себе уже больше тридцати лет.
Она родилась в Кишинёве. Работала поваром, имела четвёртый разряд. Всё было в порядке, пока не умерла сестра, за которой она долго ухаживала. Тогда и началось. «У меня не хватило денег заплатить за свет, и они сказали: “Возьми свои вещи и иди на все четыре стороны”. И всё». «Они» — это племянницы. После смерти сестры именно они стали полноправными хозяйками квартиры.
С тех пор Галина живёт без дома. Когда-то пыталась устроиться в дом престарелых — не приняли. Сказали, мол, ещё рано: пенсионерка, да, но слишком «молодая». Пенсия у неё — 1600 леев. Этого недостаточно, чтобы оформить пребывание в интернате.
В январе она попала в больницу — «просто на проверку». Там прошла курс физиотерапии, капельницы, и впервые за долгое время почувствовала себя лучше. Потом был Теленештский район — село Кицкань. Там она ухаживала за 96-летней старушкой, жила в доме, получала две тысячи в месяц. Говорит: «А чего? Деревня, свежий воздух, хорошо. И люди там лучше. В деревне — лучше люди».
В Кишинёве, по её словам, даже свои «грызут горло». «Я говорю, как есть. Меня не волнует. Пусть смотрят по телевизору и скажут: “Вот, моя тётя”. Я им сказала — вы захотите меня позвать обратно, но я не вернусь. Они говорят, что я упрямая. Да, я лучше буду жить в туалете, чем с ними».
На Пасху она была в церкви, там же, в деревне. Сейчас собирается на проводы — на кладбище. «Как не пойти? У меня там сестра, братья, отец, мать».
После праздников хочет снова работать. Пусть и не на кухне, как раньше, но хотя бы убирать — в столовой.
С племянницами она не разговаривала около десяти лет. «Они – “богатые”, а я – “простая”. А богатые – тоже плачут».
*
Сергей, 61 год
«Жду ли встречу с сыном… А ты бы не ждал?»
Сергей Майер живёт в приюте уже два года. Он говорит спокойно, почти без эмоций. Говорит так, будто всё, что с ним произошло — просто страницы в книге, которую он не сам писал.
«Гуляли мы с женой по Долине Роз. К нам пристали менты. Я одного ударил — и убил». Это было в 2003 году. За убийство он получил 14 лет — сидел в Бендерах. Освободился в 2017-м. К тому моменту — без жены (она умерла за восемь лет до его слов) и без дома. Всё, что осталось, — это сын, живущий в Украине.
Он уехал к нему, устроился по профессии: водитель-дальнобойщик. «Постоянно в рейсах был, уезжал. Не успел документы сделать — украинский паспорт. Меня депортировали».
В городе Александрия (Кировоградская область) он даже успел купить дом. Но теперь это — в прошлом. В 2022-м его вернули в Молдову. Здесь — снова ничего. Ни дома, ни здоровья. «Сейчас я не работаю. Я инвалид. Был инсульт. А до этого — ранение».
Во время одного из рейсов в Харьковской области он грузил трактора. Началась бомбёжка. «Прилетели бомбардировщики. Мне в ногу попал осколок».
Он выжил. Сын — тоже. Это единственное, за что он по-настоящему благодарен. «Слава богу, сын жив».
Они разговаривают по телефону. Часто. Но увидеться не могут. До 2027 года Сергей не может въехать в Украину. Говорит: «Сын выехать из Украины может, а куда он поедет? Вот вопрос?»
«Жду ли встречу с сыном… А ты бы не ждал?»
Пасху он провёл один. На проводы собирается пойти — к родителям на кладбище. «И всё. Больше не к кому идти».
В молодости Сергей занимался мотокроссом. Это была страсть. В движении он чувствовал себя живым. Теперь — инвалид. Всё, что осталось — воспоминания, редкие звонки и ожидание встречи, которой может и не быть. Но он ждёт.
*
Тётя Нина, 69 лет
«Пасху провела здесь, в беседке. Вот и вся Пасха, сынок».
Полгода тётя Нина живёт в «Халтее». Спокойно говорит о том, что для другого было бы катастрофой. Дом потерян, связи разорваны, пенсии нет — но в голосе нет ни укора, ни жалоб. «Поехала в Германию, а когда вернулась — дома уже не было».
Это был родительский дом на Рышкановке, частный, на Старой Почте. Приехала — и узнала, что брат продал его без её ведома. Брат был старшим. Она не судилась — «А что это даст? Он уже на Дойне», — говорит она, имея в виду кладбище.
Тётя Нина торговала вещами на центральном рынке — ещё с советских времён. Это была вся её «профессия». В Германию ездила недавно, всё, что осталось — одежда, которую оттуда привезла. «Я не голая, у меня есть вещи», — добавляет с лёгкой улыбкой. И снова — без жалоб, как будто просто констатирует: да, так сложилось.
У неё есть сын, но они не общаются. Он в тюрьме, выйдет через три года. Связей больше нет. Родители умерли, брат — тоже, сына рядом нет.
Пасху тётя Нина провела в беседке, во дворе приюта. На кладбище не пошла — «не с чем было». Не говорит об этом с горечью. Просто констатирует: «Вот и вся Пасха, сынок».
Будущее — туманное. Пока живёт здесь. А дальше — не знает. «Если бы могла что-то изменить… изменила бы. Но дом продали — и я оказалась в Халтее».
*
Игорь, 50 лет
«Меня всё время кто-то спасает. Наверное, Бог есть»
Игорь живёт в приюте «Халтей» уже три года. Работает охранником. Из его слов складывается судьба, полная потерь, боли, но при этом — и силы. Он не жалуется. Он — воин, по-настоящему.
«Я 30 лет был слепой. Потерял зрение после аварии — взорвался в машине в 1995 году. Тогда и ногу пробило, и шрам остался на переносице. Но я выжил. А потом — “Халтей” мне жизнь спас. Через них мне сделали операцию — левый глаз восстановили». Правый, говорит, «косой» — не получилось.
С 14 лет Игорь был спортсменом: мастер спорта по боксу и дзюдо. Выступал, ездил за границу — Польша, Чехия… Потом — армия, спецназ, война в Приднестровье. Ему было 18. «Страшно? Женщинам страшно. Мужикам — нет». Был ранен, комиссован. Колено вдребезги — поставили новое.
«Спасали меня в жизни не раз. Постоянно. Кто-то сверху, и люди добрые тоже. Кто-то всё время не даёт мне умереть».
Он говорит это не с пафосом, а спокойно. Как факт.
Семья развалилась. Сначала умерла мама, потом жена разбилась на машине вместе с младшей дочкой. Старшая дочка жива, ей 32, живёт в Германии, у неё уже двое детей. «Я дедушка, но дочь меня видеть не хочет. Мы не общаемся».
Отец умер, братья — один умер в тюрьме, другой умер в Кишиневе. Остался один. Есть родственники, но от них помощи немного: «Могут дать еду, 200-500 лей. Но “жить с нами ты не можешь — у нас дети, внуки”».
Потому он и живёт в «Халтее». До этого жил в другой похожей организации на Ботанике.
На Пасху работал. А на «проводы» поехал в Страшены — там похоронены родители. «Помолился, посидел 2–3 часа, раздал поманы — всё как положено. Немного поплакал. Потом — обратно в “Халтей” и на работу. У меня всего один выходной в неделю».
Когда-то у него была квартира. На Виадуке. Сделал большую мансарду. «Родители оставили мне дарственно, без права продажи. Пожизненно — пока я не умру. Потом детям». Но 20 лет назад квартиру отобрали. Сейчас там живут чужие. «Меня не пускают. Полицию вызывают. Адвоката бы, в суд подать…»
Говорят, сам высели. «Но я не хочу как бандит — пусть суд решает. Я по закону хочу». Хочет даже записаться на приём к Майе Санду — «может, она поможет».
Сейчас работает, держится, не сдаётся.
«Мне всего 50. Я ещё молодой. Просто надо бороться».