Полина КупчаРано утром молодая женщина спит мертвым сном прямо на пустыре. Она лежит лицом вниз. Одной рукой подпирает лоб, а другой обнимает полуторагодовалого ребенка, который тесно прижимается к ней. Малыш разглядывает белые пятна на голубом летнем небе и что-то лепечет на лишь ему одному понятном языке. Вокруг них роятся мошки. Они слетелись сюда на амбре подгузника, который не меняли три дня, да водки «Spicușor».
Всю ночь женщина пила вместе с собутыльниками, а сил добраться домой уже не хватило. Она прилегла немного отдохнуть и задремала прямо на пустыре перед примэрией одного из молдавских сел. Из какого-то кабинета пулей вылетает полицейский. Направляется к «уставшей» женщине, хватает ее за плечи и переворачивает. Та не издает ни звука. Продолжает спать на сочной, зеленой траве. Он чуть-чуть трясет ее. Никакой реакции. Страж порядка пытается поднять ее, однако ее ноги не слушаются. Он зовет на помощь. Прибегают социальные ассистентки. При виде этой картины осеняют себя крестным знамением. Тянут спящую женщину за руки, немного растирают ей спину. Она открывает один глаз. Собирается отматерить их. Дескать, почему именно сейчас решили удостоить ее своим вниманием?! Но отказывается от своего замысла и опять закрывает его . Каким-то чудом чиновникам удается дотащить ее до кабинета социальной ассистентки.
– Все! Ирина, так больше нельзя! Двоих детей мы уже определили в интернат. Ты практически на коленях умоляла оставить тебе младшенького. Мы тебе поверили, дали шанс исправиться, а ты поступаешь еще хуже. Дорогая моя, как ты докатилась до такого состояния?! – ругает ее социальная ассистентка (невысокая хрупкая женщина), меняя подгузник щуплому ребенку.
– Если заберете и этого, завтра утром найдете меня повесившейся перед примэрией. Вы и сами знаете, что мне не на что их содержать, бл... Да я…, – пытается женщина дать отпор, но останавливается.
Сидит на стуле, подперев голову руками. Уставилась в пол. Знает, что если наговорит лишнего, ей грозит лишение родительских прав. Она и так уже в черном списке.
– Ирина, меня весь этот цирк достал. Я никогда не могу застать тебя дома – ты вечно где-то шляешься (проводить время вне дома, гуляя, развлекаясь – прим. ред.). То ты у одного, то ты у другого, да еще и малóго с собой тащишь, – устало разводит руками ассистентка, которой случай Ирины уже тоже порядком поднадоел.
В тот же день в примэрии собралась комиссия, чтобы решить участь мальчика, которому почти два годика. Разгорелись нешуточные страсти. Все выступали за определение ребенка в интернат и лишение Ирины родительских прав. Против высказалась только социальная ассистентка. После жарких дебатов и третий ее ребенок отправился в интернат. В тот же интернат, в котором в свое время выросла и сама Ирина.
– Первых двух [детей] мы отдали в интернат, а малóму тогда был год с чем-то и мы его оставили с матерью. Тогда [Ирина] жила с [бывшим] зэком. Однажды она сбежала от него, а ребенка бросила. Когда мы нашли его [бывшего заключенного], он возил ребенка с собой в телеге. У малыша завелись вши. Мы его срочно забрали и доставили в больницу. [Бывший] зэк, хотя ребенок и не его, два дня «дежурил» у больницы. Услышав, что мы хотим определить малыша в интернат, пришел ко мне в слезах. Просил отдать ему мальчика, говорил, что сильно уже привязался к нему. Я ему сказала: «Это что котенок, чтобы отдать его тебе, а потом забрать? Это же живой человечек!». После этого несчастный мужчина ходил в полной растерянности – так сильно он дорожил ребенком Ирины, – вспоминает социальная ассистентка злоключения малыша и его матери.
Все это случилось летом. С тех пор минуло три года. Между тем Ирина обосновалась в соседнем селе. Мы с ней встретились в примэрии в кабинете социальной ассистентки. Как и три года тому назад женщина сидит на стуле, уставившись в пол. На этот раз из-за того, что ей стыдно. Все хрустит шероховатыми и потрескавшимися пальцами. Пытается казаться непринужденной. Даже надела солнечные очки. Одной рукой поправляет спадающие до плеч взъерошенные волосы, окрашенные в два цвета – каштановый и желтовато-медный.
Она, не переставая, ерзает на стуле и внимательно следит за каждой тенью на улице. В ее распоряжении не больше часа, иначе Юра может что-то заподозрить. Юра – ее сожитель, к нему Ирина прибилась после того, как у нее отобрали и третьего ребенка. «Сказала ему, что, мол, не знаю, почему ассистентка меня вызвала в примэрию. Я его накормила, а теперь уже время обеда, так что он ничегошеньки и не поймет», – объясняет женщина, как именно ей удалось обвести своего «надзирателя» вокруг пальца.
На этот раз она уже не дрожит. Раньше мы уже пытались пообщаться с ней, но встреча оказалась полным провалом. Мы пришли с утра пораньше в дом к ее сожителю. Было воскресенье. О дне встречи мы договорились заранее. Ирина красила забор, разделяющий двор и огород. Даже лицо у нее было в зеленой краске. Юры дома не было. Он отправился вместе со своей матерью за покупками.
Мы уселись в саду под грушей на низеньких стульчиках. Я слушала поток незаконченных мыслей. Она хвасталась, как у нее все отлично устроилось благодаря сожителю, который нашел ее в ужасном состоянии.
– Я рада, что встретила Юру. Он не ходит к шлюхам. Во время тусовок, бывает, что лапает женщин за грудь и говорит им: «Ну что, чертовка?!». А я ему говорю: «Ты только лапшу им вешаешь, но на самом деле ни одна из них даже не глянет на тебя, не то чтобы пойти с тобой». Он дольше остальных прожил со мной. Три года…
Она даже не успела толком закончить свою хвалебную речь, как во дворе появился пресловутый Юра. Нахохлился словно петух, выпятил колесом худую, костлявую грудь со скудной растительностью, которую частично скрывает серая майка. На голове у него красуется видавшая виды кепка с потертым козырьком. Он рассержено бубнит:
– Вы чего это сюда пожаловали?
– Мы пришли к Ирине поговорить за жизнь.
Смерил нас взглядом, раздраженно сплюнул и удалился. Со двора стал раздаваться треск разлетающихся крышек от кастрюль да казанков. Он отсутствовал не больше 10 минут, а Ирина между тем начала уже с меньшим пылом рассказывать о своем сказочно прекрасном житье-бытье с Юрой и даже немного излила душу:
– Сколько раз я уходила от него… Он встречал меня на улице и говорил: «Возвращайся домой!». Знаешь, у нас все как в обычной семье. Ему повезло, что я терплючая (терпеливая – прим. ред.), но уж если рассержусь…
От страха и бессилия у нее стали дрожать руки. Чтобы немного унять дрожь, начала нервно крутить истертое кольцо с цитатой из Библии. Это уже была не заправская хозяйка, красившая забор, а беспомощная девчонка, которую все рады отфутболить и которой порядком надоела ее нелегкая доля. Она быстро спросила о детях. Я рассказала, что провела с ними несколько дней в интернате. Ирина слушала и судорожно сглатывала, стуча грубоватым кулаком то по запачканной краской ладони, то по шероховатой коре дерева.
– Е…т вашу мать! Еще раз поймаю вас здесь, ноги переломаю!
Словно раненый бык Юра метнулся к нам. Мы даже не успели попрощаться с Ириной. Через секунду мы со всей фотоаппаратурой уже перепрыгивали через забор. Выбравшись на улочку, первым делом подумали сообщить в полицию, однако быстро отказались от этой идеи – побоялись еще больше ухудшить положение женщины. Быть может, так Ирина отделается только подзатыльником и пинком под зад, как обычно поступает ее сожитель в гневе.
Мы даже не закончили толком разговор, как уже услышали, что за нами гонится развалюха. За рулем машины был Юра. От страха мы застыли на месте. Чужое село, узкие улицы, в домах почти никто не живет… Мужчина резко тормознул. Рядом на сиденье мы увидели его мать. Она едва может дышать из-за того, что все ее тело заплыло жиром…
– Е…т вашу мать! Что вы делали у меня во дворе?! – затянул мужчина свою «песенку».
– Мы хотели поговорить с Ириной. До тебя у нас нет никакого дела.
– Понимаете, мы все инвалиды, а если вы сфотографируете наш двор.., – всхлипывает дородная старуха, положив свои мягкие руки на огромный словно арбуз живот.
– Слышь, ты, сучье вымя? Еще раз поймаю вас здесь и вам конец! Я вам ласты переломаю и вы заберете на…й и свою Ирину! – угрожающе крикнул Юра и завел двигатель.
Мы месяц ждали, пока все устаканится. Социальная ассистентка дежурила у дверей примэрии, а мы с Ириной с опаской высматривали Юру на улице – вдруг появится откуда ни возьмись.
Женщина одета в облегающие спортивные брюки с розовыми лампасами. Из-под короткой черной майки виден пупок. Тело – сплошные кости, а руки нее сильные и натруженные. Когда смущается, опускает голову, пряча выступающий подбородок. Под глазами у нее залегли глубокие морщины, из-за которых ее печальное и обожженное лицо слишком рано постарело.
– Знаешь, у Юры мне хорошо. Однако многое приходиться терпеть. И его мать, которая сказала ему [Юре]: «Тебе с этой (с Ириной – прим. ред.) не жить», и его брата-инвалида, которого мне надо обстирывать, брить его, делать ему массаж, хотя он и кроет меня последними словами. Но мне больше некуда идти. Кусок хлеба [здесь] у меня есть. Спасибо, у меня нет запретов на еду. Если хочу открыть консерву или взять что-то в огороде, то – пожалуйста, – рассказывает нам женщина.
Однако сельчане видят Ирину больше как прислугу в Юрином хозяйстве, чем будущую жену. «Должен же кто-то заботиться о старухе и готовить там на всех! Худо-бедно и Ирине тоже достается тарелка съестного. А куда еще податься этой горемыке?», – поясняет нам соседка, непрерывно размахивая руками.
Ирина встает спозаранку «благодаря» бормотанию так называемой свекрови. Кормит домашних птиц. Меняет одежду старухе, которая передвигается с трудом. Потом меняет одежду и постель Юриному брату, который, когда-то смешав таблетки и спиртное, упал с пятого этажа. После этого принимается готовить завтрак.
В обед Ирина тоже бы с радостью прикорнула рядом с Юрой, который любит растянуться на диване в тенечке, но, увы, ей некогда. Работа в поле, работа в огороде, поход в магазин… Даже ночью, когда все спят, ей приходится вставать и успокаивать собаку, которая лает как одержимая. «Эй ты, неужели не слышишь?! Поди успокой пса», – приказным тоном говорит ей сожитель, для пущей убедительности дав своей благоверной хороший пинок в бок.
– Если выпьет, то он много фортелей выкидывает. У меня есть тетрадь и я записываю в ней все прозвища, которые он мне дает. Увидит, что я пью вино и заявляет мне: «ШАЛАВЫ ОТПРАВЛЯЮТСЯ ДОМОЙ!». Когда идем на рынок за покупками, мне приходится тащить сумки в одиночку. А он сидит себе и кофе попивает…
* * *
Первый раз она забеременела в 17 лет от 28-летнего бывшего заключенного. Они вместе жили в родном селе. Однажды ночью брат Ирины вместе с другом – оба отбывшие сроки наказания в тюрьме, ворвались в их дом.
В тюрьме мужа Ирины отпетушили, поэтому непрошеные ночные гости избили его до полусмерти. Потом и сами «попробовали» его, дабы убедиться, что не зря отдубасили. Затем тип, который пришел вместе с Ирининым братом, забрал ее вместе с ребенком. С той же ночи она стала ему женой.
– Эх, ему нравились и я, и моя сестра. Он хотел нас обеих, но меня он хотел больше, – вспоминает Ирина. Видно, что она польщена его вниманием.
Через год опять забеременела. Родила дочь. После рождения второго ребенка не прошло и трех месяцев, как ее опять стала мучить тошнота.
– Знакомая посоветовала выпить мне бутылку водки с черным перцем, чтобы потерять ребенка. Уже на второй день у меня начались месячные. Зато Мишу забрали в тюрьму. А через пару месяцев, оказалось, что я все-таки брюхатая. Уже было поздно что-то делать. Врачи сказали мне, что в шесть месяцев аборты не делают.
Социальная ассистентка говорит, что Ирина жила только с заключенными, и что, на самом деле, у всех ее детей разные отцы:
– Она даже сказала мне однажды, что как будто бы сидела у ворот тюрьмы и собирала их.
Женщине с «мужскими», костлявыми и мозолистыми руками 26 лет. У нее трое детей – восьми, шести и пяти лет. Всех определили в интернат. Собственного дома у нее нет, а родительский достался одной из сестер. Впрочем, там всего-то две комнаты. Когда последнего ребенка «сослали» в интернат, Ирина запила еще больше. Тусовки и «шашлыки» чередовались, пока она не встретила Юру, да к нему и прибилась.
– У меня не было крыши над головой. Я была и худой, и грязной, и пьяной. Я пустилась во всей тяжкие. Связалась с плохой компанией своих подружек. Когда Юра нашел меня, то испугался. Я была уродливой и страшной.
* * *
Вечером перед сном малыши играют в читальном зале интерната. Им отводят час на то, чтобы пожелать всем игрушкам «Спокойной ночи». Просят меня почитать им сказки. Сначала «Птенца» Иоана Александру Брэтеску-Войнешть. Его, по словам воспитательницы, они уже слышали десятки раз. Это печальный рассказ о перепелке, которой пришлось оставить на морозе увечного птенца, чтобы спасти остальных от лютой зимы.
Я не могу решиться. Этот рассказ слишком сильно похож на их судьбу. Они сидят неподвижно и не сводят с меня глаз. Начинаю читать. Воцаряется тишина. Перед их глазами возникают то перепелка, то стерня, то парень в шапке. В рассказе появляется и овчарка. Дана – девочка со светлыми волосами и в очках зашумела. «Данааа, молчи! Это злобный щенок», – пожурили ее другие дети.
Все остолбенели. Их взгляды нахмурены. Я продолжаю чтение. Из книги «доносится» взмах крыльев, затем команда «Неси!», шуршание травы под лапами собаки, отчаянный крик перепелки и стрекот кузнечика. Своими напряженными лицами, огромными и влажными глазами дети, которые почти перестали дышать, заставили меня дочитать до конца печальный рассказ. Я скомкала финал, но дети поняли, чем все закончилось. Я опустила взгляд. Я была не в состоянии встретиться с ними взглядом. Кое-кто из них вздыхает.
– А почему мать бросила птенца? – спрашивает Олег – самый младший ребенок Ирины, который самый маленький и среди воспитанников интерната.
Я жду, чтобы кто-то спас меня. Увы. Судорожно сглатываю слюну. Объясняю, что матери птенцов больше ничего не оставалось, иначе погибли бы все.
– Ей надо было тащить его на спине, а не бросать, – решительно заявляет девочка со свежевымытой головой.
Все кивают головой в знак согласия.
– Значит, прочтите еще раз, – разгневано говорит худенький мальчик с веснушчатым лицом, который словно хочет убедиться, что на самом деле финал был другой, а писатель что-то напутал.
Им хотелось услышать эту же сказку, но с другим концом. Несколько детей постарше махнули рукой и протянули другую книгу – «Капризная принцесса».
Затем, успокоившись, они расходятся по своим комнатам. Начинается подготовка для отхода ко сну. Они застилают постель, потом готовят на завтра одежду, в которой пойдут в детский сад. В комнате девочек после молитвы Дана начинает хныкать, недовольная, что матери нет рядом. Всхлипывание подхватывает и Татьяна. Заходит воспитательница и застает их в слезах. Каждый вечер ей приходится рассказывать одну и ту же ложь: мама придет, но прямо сейчас она не может прийти.
Елена – дочь Ирины – самый послушный и застенчивый ребенок в интернате. Она не хнычет, да и про мать не спрашивает. Просит разрешения сходить в соседнюю комнату, где спят ее братья, чтобы пожелать им спокойной ночи.
У мальчиков царят шум и гам. Кто-то кувыркается, кто-то смеется, кто-то расправляет одеяло. Они маленькие и по росту, и по годам, но в то же время они взрослые. Олег – самый разбалованный среди всех. Когда его привезли в детский дом после того, как он провел полночи перед примэрией рядом с напившейся матерью, ему не было и двух лет, поэтому дети постарше постоянно носили его на руках.
Сестра и двое братьев обнимаются. Целуют друг друга в щеки, желают спокойной ночи и расстаются до следующего утра, когда они опять увидятся за завтраком. Машут друг другу рукой.
В интернате все дни на одно лицо. Каждое утро, разбившись на пары, дети постарше по очереди просыпаются в шесть часов и наводят порядок во дворе: подметают или убирают снег, выносят мусор, накрывают на стол. Затем все собираются в столовой, чтобы позавтракать. У малышей собственный ряд столов с деревянными стульями, а у тех, кто постарше, – свои места.
Еду подают на тарелках из нержавейки. Одна из девочек не выдерживает и бубнит больше себе под нос: «Давайте уже есть из кормушек!». Услышав ее, воспитательница восклицает: «У нашей Валентины что на уме, то и на языке! А должно быть наоборот. Сначала подумай, а уж потом говори». В ответ девочка выдавила из себя улыбку.
Закончив есть, почти все набивают карманы хлебом. Берут еще пару ломтей в руках, да парочку «прячут» за щеками. Такое повторяется после каждого приема пищи. Хлеб хомячит почти каждый из них.
Затем их делят на две группы. Часть отправляется в местную школу, а пятеро из числа самых маленьких – в детский сад. Первая группа возвращается к обеду, а вторая – вечером в 17.00. После их ухода на интернатском дворе воцаряется тишина. Скучающая собака Роза дремлет под кустом. Пока не вернутся школьники. Затем для нее начинаются суровые испытания: танцевать вместе с ними на двух лапах, ластиться к их ногам, сопровождать по двору того, кто позовет.
* * *
После обеда в павильоне, расположенном на интернатском дворе, поставили пару столов. По средам раздают одежду, которую прислали из Итальи. Дети тащат полиэтиленовые мешки, набитые вещами, и вываливают их содержимое на импровизированную платформу. Вокруг вещей разного размера, разных цветов и разных эпох начинается возня. Роясь в ворохе одежды, парнишка натыкается на мини-юбку. Он отчаянно ищет взглядом девочку, которая ему симпатична, и, покраснев до ушей, вручает ей свою находку. Из кучи одежды выглядывает пара красных кружевных трусиков. Хихиканье усиливается, а предмет нижнего белья переходит из рук в руки. Обуреваемый любопытством мальчишка несколько секунд щупает кружевную ткань, затем брезгливо бросает трусики на пол.
Дети роются в ворохе одежды до потери пульса. Малышам еще достаются то жилетка, то шапка, то дождик для елки, то потрепанные куклы с запутанными волосами. Толстощекий мальчик с веснушчатым лицом, которого все ласково называют Пухлячок, едва может идти, неся в руках целую кипу одежды. Захватил для полноты картины еще и пару белых штанов. Примеряет. Влезает в них с головой, поэтому пришлось отказаться от такой обновки. Они бы отлично подошли его отцу, но где ж его взять!
Дети постарше, особенно девочки, кривят носом при виде помятой одежды. Время от времени посматривают на малышей, глядишь, может, повезет, и попадется еще что-то кроме красных трусов. Надежды почти не осталось и они с отвращением махнули на все рукой: «Ловить здесь нечего! Пошли!». Садятся поудобнее в беседке и начинаются рассказывать о том, как прошел день в школе.
– Когда мы впервые пошли в сельскую гимназию, то подрались с местными. Они всячески нас обзывали, показывали на нас пальцем из-за того, что у нас нет родителей…
– Да, помню. Но потом мы стали друзьями.
– Ага, а училка биологии и сейчас еще называет нас паразитами общества!
– Но мы не сдавались: «Если мы сироты, потому что у нас нет родителей, тогда ты пустоцветка, ведь у тебя нет детей». Я рассердилась и выпалила это, не зная, что она меня слышит: «Так заколебала меня эта пустоцветка!». Ух ты какой кипеш поднялся после этого…
Никто из девочек точно не знает, что будет делать, когда покинет стены интерната. Оказавшись в плену системы и ожидающей их «на воле» свободы, они даже не позволяют себе мечтать. Прекрасно понимают свое положение, поэтому думают практично и рационально.
– Думаю, выскочу замуж за парня, который мне приглянулся. Мы встречаемся тайно. Только днем. Так поступила и моя старшая сестра, а теперь у нее есть собственный дом. Есть ребенок.
– А я пойду в профучилище.
– Мне хочется закончить лицей в селе, но мне осточертел интернат, поэтому тоже пойду в училище. Выучусь на повара.
Услышав про вуз, смеются, как будто им рассказали невесть какую шутку.
– Какой вуз?! Кто будет содержать нас до 12-го класса, а потом еще и в вузе?! Мы же сироты. У вас были родители, поэтому вы пошли учиться в вуз, но мы…
* * *
– Августиииин! Августииин!
Что есть мочи пять малышей больше орут, чем поют. Как правило, они затягивают песню, когда выходят из ворот сельского детсада, и заканчивают петь, когда заходят в ворота интерната. Олег – самый младший среди детей Ирины – радостно бежит за ними. Он хочет снять куртку на меху, но старшие ему не позволяют. Ребенок не подчиняется им, останавливается прямо посреди дороги и скрещивает руки на груди. Топает ножкой, надувает губки и отказывается двинуться с места. Не помогают ни ивовый прутик, со свистом рассекающий воздух, ни объяснения, что он простудится.
Добившись, что подростки, которые пришли их сопровождать, забрали у него куртку, тоже включается в соревнования по бегу. Елена – его сестра, словно заботливая мать, укоризненно кричит ему время от времени: «Осторожно! Не упади! Не ударься!».
– А сейчас куда мы идем? – спрашивает Дана, белокурые волосы которой спрятаны под вишневой шапочкой. На секунду девочка остановилась.
– Домой, – отвечает ей подросток.
– Да уж! Домой! Как бы не так! В интернат! – поправляет его пухленькая девочка, у которой такая же шапочка как у Даны. Затем поворачивается к Дане и спрашивает, когда та пойдет в свой настоящий дом.
– Быть может в субботу, если бабушка за мной приедет. Она иногда напивается, но вечером рассказывает мне сказки, а я засыпаю у нее на руках.
Вернувшись в интернат, малышня раздевается и идет в зал. Эдуард выходит из комнаты для уроков и приветствует своих братьев. Вместе с Олегом они выходят на улицу и присоединяются к детям на игровой площадке. Елена предпочитает остаться внутри.
На улице у качелей настоящая война. Дана вцепилась в сиденье, на котором сидит Олег, и орет как резаная, что тоже хочет покачаться. Олег орет еще громче и не сдается. Эдуард уступает девочке соседние качели, только чтобы она оставила его брата в покое, и встает рядом с ним словно страж. Стиснутые кулаки и напряженный взгляд предупреждают: «Вы только попробуйте тронуть Олега».
Вечер незаметно опускается на двор интерната, где раздаются крики детей. Кто-то играет в мяч, кто-то танцует, кто-то болтает. Кто-то кормит свинью Машку, которую они заколют перед выпускным вечером. Воспитатели не спускают с них глаз. Никто не говорит о тоске, о матери, отце, о доме и о том, когда… Все эти вещи малыши поверяют друг другу только перед сном.
Оставшаяся в помещении Елена зовет меня. Просит разучить с ней стишок про «хитрую лису». У нее смуглое лицо и черные глаза. На Ирину совсем не похожа. Разве что взгляды у них схожие.
– Ну пожаааалуйста, хочу прочесть маме, когда она придет к нам.
Услышав просьбу сестры, младшенький Олег, тоже подошел к нам. Пришел и Эдуард. Паренек шепнул мне на ухо, что очень скучает по маме, и что с тех пор, как они живут в интернате, он видит ее очень редко.
Разучив стихотворение, Елена умоляет повторить его и завтра. Она хочет убедиться, что не забудет, пока придет ее мать. Однако девчушка даже не помнит, как выглядит женщина, которая дала ей жизнь. По словам директора интерната, только Эдуард – первенец Ирины, хорошо ее помнит.
О своих отцах ничего не знают. Они даже не знакомы с ними.
* * *
Когда я рассказала Ирине о днях, проведенных вместе с ее детьми в интернате, она ничего не ответила. Только глотала слезы. Мне пришлось подождать несколько минут, пока она смогла продолжить разговор.
– Эта старая сука (Юрина мать – прим. ред.) не дает мне приводить детей. Пока она жива. И видит же, что сама уже одной в могиле. Юра сказал, что я должна понять. Он детей не хочет. Однажды вечером заметил, что я не кушаю, и спросил, тоскую ли я по ним. Тоже мне вопрос!
Женщина ударилась в воспоминания, с ее лица не сходит печальная улыбка. Она и сейчас пьет. От горя. Признает это сама.
– Мне надо было платить за детсад, но денег у меня не было. В примэрии мне постоянно обещали, что помогут, но ничем не помогали. Думаешь, мне хотелось отдавать своих детей в интернат?! Когда нет матери, нет отца, приходится нелегко. С одной стороны мне было жалко, что я отдала их в интернат. Но старший как-никак уже второй раз поехал в Италью (в рамках программы для воспитанников интернатов – прим. ред.). Я благодарна. Соседка говорит, мне не стоит переживать, ведь парень в любом случае знает меня, а когда вырастет, вернется ко мне.
Смотрит в окно. Протирает стекла дымчатых очков и медленно надевает их. Поднимается. Это знак, что час прошел. Чтобы сожитель ничего не заподозрил, ей надо вернуться домой. Последние слова произносит практически сквозь зубы:
– Меня застукали однажды пьяной на пустыре. Я была вместе с малышом. Сказали, что лишат родительских прав. Я ответила им, что повешусь перед примэрией. Они все выпытывали, почему, мол, я не сниму жилье, а у них сколько брошенных домов?! Почему не выделят [мне] дом?! Когда знаешь, что ты гол как сокол и тебе некуда податься, все складывается не слава Богу…
Отправляется домой, идет, покачивая костлявыми бедрами. Резко останавливается, поворачивается и снимает очки:
– Думаю, ты сделала фотографии с моими малышами, пока была в интернате. Когда еще приедешь сюда, прошу, принеси и мне парочку-другую.
* * *
От детей Ирину отделяют 10 км. Это 10 минут езды на машине или примерно полтора часа ходьбы пешком. Они живут в соседних селах. Последний раз женщина приблизилась к воротам интерната нынешней весной, но директор не разрешил ей увидеть детей – Ирина была пьяная в стельку и в грязной одежде.
Зато каждое воскресенье Ирина вместе со своим сожителем отправляются на рынок в соседнее село. По дороге проезжают мимо интерната. Женщина не выходит, а только еще больше вжимается в переднее сиденье автомобиля. Как сказать Юре, что хочет увидеть своих детей?! Чтобы он выгнал ее на улицу?! «Улица не самое любимое место выпускницы [интерната]», – поясняет женщина.
Детство Ирины не особо отличалось от ее отрочества и юности. Родители были алкоголиками, они дрались на глазах у нее и ее старших братьев. Мать с отцом хватались за ножи и бросались друг на друга, затем зализывали свои раны и к утру опять были вместе. Отец отравился, а мать через месяц повесилась. Недолго думая, власти определили Ирину в интернат. Тем более что учреждение находилось в том же селе. Покинув стены интерната, Ирина поступила в профессиональное училище, «но так и не закончила, так как мне приспичило выскочить замуж».
* * *
Прошло 14 лет после вступления в силу закона, который помогает выпускникам интернатов из числа сирот. Еще за четыре года до того, как в 2006 году Ирина покинула интернат, власти обязались обеспечивать сиротам жилье и помощь в трудоустройстве. Но когда ворота интерната закрылись за ней навсегда, девушка оказалась в чужом для нее мире, где ее никто не ждал. Даже государственные учреждения с обещанными льготами. Обещанными только на бумаге.
– Да, мы выделили ей социальное пособие, но государство должно обеспечить ей кров, хлеб насущный, однако… Наше государство не готово помогать выпускникам [интернатов]. К примеру, у нашей примэрии нет домов, чтобы выделить ей отдельное жилье. Будь у нее дом, может, и свою жизнь она бы устроила по-другому, – предположила социальная ассистентка из родного села Ирины.
Наряду с этим в Республике Молдова не существует ни «услуг по поддержке, которые рассчитаны для молодых людей, покидающих систему учреждений интернатского типа, отвечали бы их потребностям и помогали бы им интегрироваться в общество», – отмечают в своих выводах авторы исследования Фонда «Lumos Moldova».
– Детей, оказавшихся в учреждении интернатского типа, с самого первого дня следует готовить к тому, что однажды они покинут его стены. А для этого надо проделать огромную работу, причем не сегодня или завтра. Капля камень точит не своей силой, а тем, что бьет беспрерывно и упорно, – уверена заместитель директора Фонда «Lumos» Домника Гыну.
10 лет тому назад, когда Ирина покинула интернат, власти разрабатывали реформу дезинституционализации. Они намеревались вывести детей из учреждений интернатского типа и размещать их в биологические семьи, детские дома семейного типа, общинные дома и т. д. Таким образом, число воспитанников интернатов значительно сократилось.
Если в 2007 году в 67 учреждениях интернатского типа проживали 11. 500 детей, то в конце 2016 года число интернатов сократилось до 34, а число детей, проживающих в них, – до 1.618.
Начальник Управления доуниверситетского образования Министерства просвещения Валентин Круду признает, что, как оказалось, упор в ходе реформы по дезинституционализации делали не на нужные аспекты, а вину за это должен взять на себя Минпросвет.
– Когда началась реформа дезинституционализации, все подумали, что упор следует делать на том, чтобы обеспечить детям кров и еду. Упор не сделали на образовании, на педагогическом работнике. […] Затем в 2010-2011 гг. мы создали определенные альтернативы для того, чтобы детей возвращали в их биологические семьи», – поясняет Валентин Круду.
Так, в 2012 году, то есть через год после создания альтернативных услуг для детей, находящихся в ситуации риска, «ввиду недостатка/отсутствия на местном уровне альтернативных либо специализированных услуг для детей 431 ребенка разместили в школы-интернаты для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей», – говорится в Стратегии защиты ребенка на 2014-2020 годы. К их числу относятся и двое детей Ирины – самые старшие.
Представитель Министерства труда, социальной защиты и семьи Родика Морару-Килимар заявляет, что размещение ребенка в интернате и его разлучение родителей это не выход, и, хотя порой и прибегают к такой мере, этот срок не должен превышать шесть месяцев или год.
– После того, как истекает период временного размещения, местным органам власти необходимо найти другое решение. Во-первых, следует оценить возможности биологической семьи, а если не получается, то необходимо изучить возможности расширенной семьи, – поясняет Родика Морару-Килимар.
Вопреки рекомендациям трое Ирининых детей уже четыре года, просыпаясь, вынуждены разглядывать потолок интерната, в котором в свое время жила и их мать. Директор учреждения предполагает, что дети этой женщины покинут стены интерната, когда его закроют. Их отправят в детский дом семейного типа или же их заберет старшая сестра Ирины. Ту, которая дала им жизнь, считают провальным случаем.
– Мы ищем новые формы защиты, если с матерью не получается. В случае Ирины мы перепробовали все возможное. Мы не ждем, что Ирина возьмется за ум. Быть может, она вернется, но… Мы дали ей возможность наладить свою жизнь. Мы собрались в примэрии и сказали ей, что дети будут в интернате, пока она найдет работу, дом. Дело в том, что человеку насильно ничего не дашь. Что с ней поделать? Мы заботимся об ее детях, – уверяет директор.
Реформы, по утверждениям властей, «идут достаточно хорошо, лучше, чем в Украине, также существует множество социальных услуг по защите детей». Увы, эти самые реформы обошли стороной молодую мать, выросшую сиротой, и ее детей. «В случае Ирины есть и нечто генетическое, наверное, поэтому не удалось со всем этим справиться», – вынесли они свой вердикт.
А до этого женщину без крыши над головой заставили содержать всех троих детей на социальное пособие, равное всего 700 леев в месяц. Примерно 23 лея в день. Зато лишив ее родительских прав, государство перечислило интернату на содержание тех же троих детей в семь раз больше (!).
По официальным данным, в 2012 году, когда дети Ирины попали в интернат, средняя стоимость содержания ребенка в госучреждениях составляла 21.000 леев в год, то есть примерно 1.750 леев в месяц. Таким образом, ежемесячно на содержание трех ее детей власти тратили 5.250 леев.
– Наше государство не инвестирует в детей. Самую низкую зарплату получают работники здравоохранения и образования. Положение дел в сфере соцзащиты драматическое – нет кадровых ресурсов. Социальный ассистент измученный, ведь ему приходится заниматься и детьми, и стариками, и лицами с ограниченными возможностями. Он не в состоянии помочь ребенку в достаточной мере, чтобы тот чего-то добился в жизни, – резюмировала Домника Гыну.
Foto – Polina Cupcea
Grafic – Nicolae Cușchevici