Полина КупчаНа Кишиневском железнодорожном вокзале в Рождественский вечер по старому стилю царит затишье, за исключением детских голосов и «вздохов» поезда, отправляющегося по маршруту Кишинев – Киев. В общей сложности он состоит из 10 синих вагонов, словно украшенных желтым «кушаком».
«Уважаемые пассажиры, займите места в вагонах. С третьего пути отправляется поезд Кишинев – Киев», — четко раздается из громкоговорителя женский голос.
Несколько пассажиров с надушенными песиками на руках и огромными чемоданами шествуют перед проводницами, стоящими словно солдаты почти у каждого вагона. Стройные, вытянувшиеся по струнке, одетые как преподавательницы — в юбках-карандаш до колен, да идеально сидящих кителях. В руках у каждой ярко светящие фонари.
Перон опустел в мгновение ока, ожидая последних за сегодняшний вечер пассажиров.
⁃ Еще один и все! Унгенский! — объявляет блондинка, одетая в форменную синюю куртку с надписью CFM (прим. переводчика: Calea Ferată a Moldovei — Железная дорога Молдовы) на спине.
Пересекает два железнодорожных пути и приветливо здоровается с сослуживцами — путевыми работниками. Они расселись на деревяных скамейках на перроне. В ожидании последнего поезда неспешно ведут беседу о том, что цены растут слишком быстро, а праздников слишком много.
Кишиневский вокзал освещен ярко. Судя по часам до 18:00 остается еще 10 мин. Мусорные урны, выкрашенные в синий, желтый и красный и расставленные так, чтобы повторять цвета триколора, словно ждут окончания всей суматохи на перроне — вероятно, тогда они смогут «вздохнуть с облегчением» под гнетом неотсортированного мусора.
Несколько закутанных словно кочан женщин несут в одной руке набитые покупками пакеты и сумки, а в другой — пустые пластиковые трехлитровые бутыли. Они выходят из здания вокзала, пристраиваются у коричневых скамеек и принимаются обсуждать график работы и выделенные им выходные.
Люди сбивают в группки — женщины к женщинам, мужчины к мужчинам, молодые к молодым, семьи к семьи. Одинокие пассажиры сидят уткнувшись носами в телефоны.
На третий путь подают поезд, состоящий из четырех вагонов. Состав окрашен до середины в красный, а выше уже в желтый. Краска покорежилась, местами вздулась словно кожа у больного бубонской чумой.
На деревяных шпалах черная жирная смазка словно караулит тех, кто носит обувь со скользящей подошвой.
– Да здесь все в мазуте, — сердито бормочет первая женщина, отправившаяся к поезду и потерявшая на несколько мгновений равновесие.
Собравшиеся на перроне люди, а это человек 30, следуют за ней словно за Иисусом. Затем бóльшая часть толпы разбивается на две части — одни устремляются к первому вагону, тогда как другие мчатся к последнему. Посередине остаются только две женщины из тех, кто тащили сумки, поддатый мужчина и две девушки.
Раздающийся из громкоговорителя голос в последний раз призывает пассажиров сесть на поезд Кишинев-Унгень. Кряхтя, словно немощный старец, кое-где покрытый ржавчиной железный зверь с трудом отходит от перрона. Кажется, что еще чуть-чуть и состав распадется на части прямо на рельсах.
Во втором вагоне половина лампочек не работает. Впрочем, как и в остальных. От работающих идет слабенький свет. Его хватает только, чтобы увидеть холодные деревяные скамьи и грязные окна, из-за которых вагон внутри кажется еще более грязным, чем на самом деле. Зеленые стены обиты пластиком, а рама деревяных окон закреплена болтами.
Если бы не предусмотренные 15 остановок, до Унгень поезд мог бы доехать примерно за 2,5 часа, но так время в пути продлевается еще минут на 40. В общей сложности на дорогу до конечной станции уходят 3 часа 10 минут. То есть 3 часа и 10 минут на холоде.
Две женщины с сумками нашли себе местечко в уголке вагона. Анжела, которая кажется старше по возрасту, из села Бумбэта Унгенского района. Настя, которая на вид моложе, из села Сипотень Кэлэрашского района. Обе работают на Железной дороге Молдовы. Они натянули рукава на пальцы, подняли повыше воротники теплых курток, а на колени бросили толстые шерстяные шали.
– Первый и последний вагоны отапливаются, но там и шума больше, так что уж лучше здесь, на холоде, — объясняет Настя решение выбрать второй вагон.
Женщины однако недовольны не только холодом, но и невыплаченной в течение полгода зарплатой — со дня на день они ждут перечисления зарплаты только за июль прошлого года.
– Такого у нас давно не было. Не хватает, что зарплата маленькая, так еще и ее не выдают. Положение вроде немного устаканилось, но, судя по всему, ненадолго, — вздыхает Анжела.
Получают почти 5 000 леев, то есть 250 евро, за 15 дней работы, в течение которых убираются на вокзале. В селах работы нет, поэтому они рады и этой нищенской оплате.
– Мы уже как-то привыкли к этим копейкам. Хоть бы выдавали их вовремя, — жалуются женщины, но немного смущенно признаются, что им хотелось бы получать в два раза больше.
– Уйти на другую работу ни здоровье не позволяет, да и годы уже не те, — словно извиняясь говорят нам работницы Молдавской железной дороги.
– Есть и семьи, в которых оба трудятся на Молдавской железной дороге, вот им сложнее, чем нам, — утешает себя Анжела, пытаясь сравнить собственные тяготы с тяготами тех, кому приходится совсем несладко.
Когда становится совсем худо, а куры перестают нестись, Анжела берет взаймы у своей 84-летней матери-пенсионерки.
– Слаба бог, что она здоровая. Мне стыдно просить у нее денег в свои годы, но выхода нет. Муж скончался два года назад. Раньше мы могли немного протянуть на его пособие по инвалидности, когда мне задерживали зарплату, — рассказывает Анжела, которая выглядит старше своих 52-х.
Вот почему, поясняет Настя, когда денежка поступает на карту, экономят на всем и стараются отложить как можно больше. Счета — самое главное, а что касается пропитания, то их спасает огород. Там они выращивают картофель, помидоры, фасоль.
– Но все равно приходится все покупать — рис, макароны, гречку. Даже за то, чтобы вспахать и засеять участок, надо платить. Так что рачительно относимся к каждому лею. Получим зарплату и не тратим все, — продолжает женщина свой рассказ. Ее дети трудятся в Европе, чтобы жить лучше, жить иначе, чем она, ведь «здесь невозможно прожить».
Зарплата дается им непросто. Настя просыпается примерно в четыре часа утра где-то с 18 лет. А все потому, что в 4:40 ей надо выходить из дома, пройти минут 40 пешком и в 5:20 быть на станции «Сипотень».
– Некоторым приходится и по 5 км идти пешком, если живут в другом конце села. Тем вообще надо вставать в три часа, — рассказывает Настя сквозь дрему. Она просто с ног валится от усталости.
– Это сущее мучение. У нас нет выбора, причем неважно, идет ли снег или дождь. С неба ничего бесплатно не падает, а все станет только хуже после роста цен на свет и тепло, дополняет ее Анжела.
И Анжела тоже в четыре встает, хотя ей идти пешком всего минут десять. Дело в том, что поезд подъезжает на станцию «Бумбэта» в 4:33. Зато ей приходится идти через густой лесок, отделяющий село от железнодорожных путей.
– Как же не бояться? Боюсь, конечно, но ведь все в руках Господа. Велика Его сила, Он обо всех печется, — признается нам 28-летняя женщина, которая работает два дня через два и добирается из Бумбэты в Кишинев по утрам, а по вечерам возвращается в Бумбэту из Кишинева.
***
От шума трясущегося по рельсам старого поезда болят виски.
От бледного света болят глаза.
От холода ломит кости.
Люди, рассевшиеся на скамьях, пытаются вздремнуть.
На подъезде к Гидигичу двери вагона открываются. Заходит Нелу. 50-летний мужчина натянул шапку на глаза, в руках у него контрольно-кассовый аппарат. Проверят каждого пассажира на предмет наличия билета.
Поддатый товарищ чувствует опасность и медленно направляет к выходу из вагона. Нелу настигает его в тамбуре между вагонами, где ветер свистит неистово, и начинает ругать его.
– Доставай копейки, леи. Все, что есть, доставай — кричит на него Нелу.
– Простите, пожалуйста, обращается к нему седоватый мужчина в кожаной куртке, пытаясь намекнуть, что денег на билет у него не осталось.
– Он пьяный, не так ли? — с опаской спрашивает Настя.
– Сходи давай! Рули отсюда! — еще громче кричит ему Нелу.
Мужчина мямлит, что ему нужно попасть аж в Кэлэрашь. Он шатается еще больше, чем вагоны, а когда на станции двери вагона распахнулись, едва не выпал.
Нелу ругает его еще сильнее.
– Подожди, еще не прибыли в Кэлэрашь! Еще свалишься ненароком мне из поезда. Проходи в вагон. Не хватало еще брать грех на душу из-за тебя.
Женщины потрясенно наблюдают за происходящим. Переживают, как бы не случилось несчастье. Оба мужчины возвращаются в вагон, Нелу однако не уступает и напоследок пожурил «зайца»:
– Сегодня Рождество, но чтобы в Кэлэрашь сошел. Чтобы мне не пришлось искать тебя и выгонять.
И в вагоне все возвращается на круги своя: холод и дремота, скрип и скрежет.
«Внутренности» поезда сотрясаются. Анжела еще плотнее укутала ноги шерстяным пледом. Держит руки в подоле и пытается вздремнуть, Нелу однако подсаживается к женщинам. До этого успел проверить и первый вагон, в котором собрались почти все пассажиры.
– Люди ездят поездом, ведь так дешевле. Чем заплатить 100 леев из Кэлэрашь и обратно, лучше заплатить в три раза меньше, но ездить поездом, пытается он разговорить двух женщин.
– Человек ко всему привыкает, философствует одна из работниц Железной дороги Молдов.
– На праздники людей мало, но бывает, что приходится даже стоять, пытается Настя поддержать разговор несмотря на дрему.
– В этом году мне только на праздники выпало работать, жалуется им Нелу.
– Повезло так повезло, везунчик ты наш, — подтрунивают они над своим сослуживцем.
– Ой, да ладно, — парирует тот.
Затем Нелу рассказывает им, как купил квартиру в Кишиневе на деньги, заработанные в Российской Федерации, где погубил восемь лет жизни за 8 тыс. долларов. Отправился на заработки, когда Молдова провозгласила свою независимость, а всем в стране заправлял рэкет. Наличие собственного жилья сегодня в любом случае спасает. Зарплату он не получал с июля, но все равно отрадно, что оплачивать приходится только «коммуналку», а не надо при этом раскошеливаться еще и на съемную квартиру.
Мужчина съел мандарин, Анжела съела кусок хлеба, который она жевала словно просфору в церкви — смиренно и благоговением. Затем Нелу просит женщин проследить, чтобы поддатый товарищ точно сошел в Кэлэрашь. Сам он удаляется в первый вагон, так как холод пронизал его до самых костей.
Поезд тащится по своему маршруту, освещая холмы и дикие кусты на обочине. Железнодорожные пути проложены параллельно автомагистрали национального значения. Когда поезд набирает скорость, а также на опасных поворотах, двери поезда раскрываются словно ими управляет некая паранормальная сила. Локомотиву однако нет дела до них, он продолжает кряхтеть и дрожать. «Старик» на путях уже более 60 лет, а шум, который он производит при движении, сводит с ума.
Нетрезвый мужчина опять встает со своего места. Делает еще одну попытку сойти, однако оказалось, что они подъехали к станции «Стрэшень», а не «Кэлэрашь». На невзрачной темноватой станции «Буковэц» в вагон садится пара. Через распахнувшуюся дверь в поезд заходят люди с такими же уставшими, печальными, несущими на себя печать забот лицами.
Холод начинается ощущаться еще сильнее, особенно страдают колени и спина. Настя заснула, положив голову на колени. В Кэлэрашь подвыпивший гражданин вышел сам, не дожидаясь приглашения, Настя резко проснулась и принялась собирать сумки. Посмотрела в темные окна, что-то прикинула в уме и медленно пошла в темный тамбур, поправляя на ходу шапку. Вместе с ней на станции «Сипотень» выходят почти все пассажиры. Светодиодные лампы на столбах словно намекают, что железнодорожная станция именно здесь.
Анжела провожает ее взглядом, затем тоже собирает сумки. Включает фонарик в телефоне. Утром, когда шла к поезду, ей повезло пройтись в компании с односельчанином, но сейчас она одна. Смотрит в густую темень, словно пытаясь найти другой путь домой минуя лесок.
Тешит себя мыслью, что завтра, на следующий день после Рождества, у нее соберутся родственники и они отметят праздник, который по хорошему следовало бы отметить сегодня. Детей у нее нет, а после смерти мужа от царящей в дом тишины аж закладывает уши.
– Что же тут поделать, если у нас такая работа? К тому же если выпадает трудиться на праздники, оплата идет в двойном размере.
На станции «Бумбэта» Анжела выходит из поезда и мчится, что называется, на всех парусах. Тьма окутала все и скрыла своей черной шалью не только лесок, но и женщину. Только свет от фонаря заметен на тропинке, ведущей на верхушку холма.
В нашем купе остаюсь только я. Холод уже не чувствую. Я просто окоченела. Смотрю на первый вагон, двери которого то открывает, то закрывает невидимая сила. Там, действительно, шума больше, но и гораздо теплее. Причем настолько тепло, что немногочисленные пассажиры сняли верхнюю одежду. Они сидят уткнувшись в телефоны. Я однако так и не решаюсь перейти туда. Впрочем, до Унгень осталась одна станция.
***
Где-то вдали петухи кукарекают что есть мочи. Собаки заливаются лаем. Видимо, не хотят отставать.
В нескольких метрах от въезда на Унгенский железнодорожный вокзал примерно в 3:20 раздается приглушенное тарахтенье. Старый поезд, курсирующий по маршруту Унгень-Кишинев, едва тащится, озаряя своим светом царящую вокруг темень.
Двое не совсем трезвых мужчин устроили гимнастику прямо на перроне. Смеются, дурачатся, делают какие-то движения, матерятся и пускают сальные шуточки. Некая дамочка пытается поддержать их веселье. Покупает им кофе в аппарате, установленном в вестибюле вокзала.
– На, держи! Это американо!
– Щас я устрою твоему американцу, — смеется в ответ один из мужчин.
Нелу появляется в вестибюле вокзала. Останавливает всех, кто проходит мимо него, и призывает купить билет. Товарищ, пустивший шутку про «американца», подходит к Нелу.
– Один билет до Кишинева!
– Какие проблемы, сейчас сделаем!
– Я не делаю никаких проблем, командир. Простите, — отвечает мужчина и заливается смехом.
Дородная женщина ходит туда-сюда по перрону вокзала, освещаемого тусклым светом, и проверяет билеты. Пожурила юношу, чтобы тот купил билет, пообщалась немного с мужчинами в фирменной одежде с надписью CFM, которые тащат за собой старые тележки. Они кажутся тенями, в которых жизнь еле теплится: худые до невозможности, в очках с толстой оправой, с осунувшимися морщинистыми лицами.
В 3:56 поезд готовится к отправке. В Унгень садятся несколько человек. Поддатая троица обнимается, кружится в хороводе и никак не расстанется. Затем садится в первый вагон. Я выбираю последний. Уже знаю, что ждет пассажиров во втором и третьем.
Грохотание колес превращается в рев мотора трактора. Им «аккомпанирует» скрежет металла. В густой темени села вдали едва можно различить. Все окутано бездной. Нотку цивилизации привносят лишь редкие заправки, мимо которых проносится поезд.
Последний вагон, обещающий, что там будет тепло, как на бабушкиной печи, еще не прогрелся. Холод пронизывает до костей. При 2 градусах руки мерзнут и краснеют. Мерзнут и ягодицы вопреки подложенным под них шарфу или шапке.
Молодой человек, которому дородная женщина, наказала купить билет, тоже сел в последний вагон. Туда же сел и мужчина с усами. От запаха пыли и солярки першит в горле. В вагоне все так же холодно.
Через 25 минут подъезжаем к Пырлице. В старый поезд набивается много людей с уставшими лицами. Их жизни, вероятно, чем-то напоминают жизнь состава Унгень – Кишинев — такая же беспросветная и безрадостная. Многие не позволяют себе роскошь пользоваться другим видом транспорта, даже общественным. Проезд в поезде обходится им в три раза дешевле, чем рейсовой маршруткой. То есть они так могут сэкономить 90% зарплаты охранника, санитарки, повара или продавщицы.
При поездках маршруткой им бы пришлось тратить четверть зарплаты. И ради этой четверти, которая, по сути, сводится к паре сотен леев, они встают спозаранку. Заваривают чай или кофе, натягивают на себя толстую одежду и выходят из дому даже толком не проснувшись. И при этом стараются не шуметь, чтобы не разбудить остальных домочадцев.
А чтобы добраться до станций, на которых останавливается поезд (впрочем, многие из этих сооружений и станциями сложно назвать — строения без крыши, с обшарпанными стенами), им приходится идти пешком по 40, а то и по 60 минут.
Усталостью «пропитаны» мешки под глазами и носогубные складки. Смеются пассажиры этого поезда редко, да и тогда в их смехе сквозит некая горечь. Понурые с натянутыми посильнее на уши шапками они оплачивают проезд и тут же засыпают. Мгновенно. Словно младенцы. Опершись головами об окно и спрятав сильные натруженные руки в карманы.
– Это сущее мучение, обращается ко мне женщина, подсевшая на станции «Корнешть», севшая напротив меня и пожурившая за то, что я оставила свой рюкзак на скамье, заняв место кого-то, кто не спит с четырех утра.
– Усилие, — подсказываю я более верное на мой взгляд слово.
– Скажешь тоже! Никакое это не усилие! Одно мучение! — отрезала она.
Моя собеседница работает санитаркой в Больнице № 1. «Напротив молла», — уточняет она. Поездом ездит уже 34 года. «А кем работать в селе?». До станции добирается за 25 минут. Центральная дорога у них в селе освещена и рано утром людей много. «Зимой сложнее, но выхода нет. Мы привыкли, но это нехорошо. Молчит молдаванин, но все равно нехорошо», — укоряет она саму себя.
Зарабатывает 10 тыс. в месяц и только потому, что работает сутки через три. Из зарплаты тысяча уходит на дорогу. Она могла бы платить меньше, но если утром добирается в Кишинев на поезде, то на следующее утро не может вернуться в Корнешть тоже поездом. По утрам в сторону Унгень из Кишинева отправляется только ясский поезд, но он отходит примерно в 7 утра, а наша собеседница заканчивает смену в 8:00, поэтому приходится платить 70 леев и добираться на рейсовой маршрутке.
Нелу подходит к сухощавой женщине, волосы которой седые у корней и рыже-оранжевые на концах, и готовится выдать билет. Она уже приготовила плату за проезд — 21 лей.
– Сегодня народу меньше, — говорит женщина, разглядывая немногочисленных пассажиров.
– Сегодня праздник. Завтра будет больше, — поясняет Нелу.
– Лишь бы не сломался. Не хочу больше опаздывать.
– Сегодня не сломается, — смеется Нелу и направляется быстрым шагом обойти и остальные три вагона.
Женщина ставит белую шапку на деревяную раму окна и разглядывает темень на улице. Вздыхает и говорит больше про себя: «Не дожить мне до Европы. Хоть бы внуки успели… Европа у них в кармане», — и тут же засыпает.
Усатый мужчина, которому перевалило за 50, тоже спит, сложив руки словно в молитве. Парень тоже уснул, усевшись поближе к окну и спрятав руки под мышки.
Не знаю, стало ли в вагоне теплее, или я просто привыкла к холоду.
Садящие на станции «Бахмут» кажутся более оживленными. Мощная женщина заходит в вагон словно маршал, за ней следом заходят несколько мужчин и парней.
И только теперь через специальные отверстия снизу начинает проникать долгожданное тепло. Спина разболелась, но я терплю и наслаждаюсь теплом, которое немного унимает и боль в коленях.
Садящие на станции «Сипотень» кажутся еще более оживленными. Но их и больше. Они заполняют вагоны словно отправляющиеся на фронт солдаты. После утреннего морозца их лица кажутся не такими вялыми, как у сидящих в вагонах пассажиров. К тому же они смогли попасть на час дольше, чем севшие в Унгень или Пырлице.
Но все равно как только заняли свои места, сразу задремали: кто-то надвинул шапку на глаза, кто-то согнулся буквально в три погибели, кто-то широко расставил ноги, кто-то спит, опершись об окно, кто-то уснул, положив голову на сумку. У них невообразимая способность засыпать мгновенно и спать глубоко.
Спят и храпят.
Несколько женщин сидят с краю скамьи, им не обо что опереться для большего удобства, поэтому они затеяли разговор. Общение однако продлилось немного. Вскоре засыпают, каждая положив голову на плечи соседке.
Время от времени кто-то из пассажиров просыпается, но только чтобы размяться. Зевают, потягиваются и тут же засыпают. Самые разные запахи словно «соревнуются» между собой: то разит чем-то кислым, то несет соляркой, то ощущается перегар. От тепла запахи стали ощущаться сильнее, поэтому тем, кто не спит, приходится несладко от этой смеси.
На станции «Вистерничень», а это предпоследняя на маршруте следования поезда, в вагоне началась небольшая суета. Пассажиры словно лунатики. У них такая же удивительная способность быстро просыпаться: резко, в мгновение ока. Когда поезд останавливается, женщина, одетая словно монашка и еще толком не проснувшаяся, уже вышла из вагона на перрон и принялась распрямлять ладонями складки длинного платья. Ее примеру следуют и другие пассажиры: только что еще спали, но уже выпрыгнули из холодного вагона.
На подъезде к последней остановке тамбур, слабо освещаемый едва забрезжившим рассветом, заполняют люди в полусонном состоянии. Санитарка, с которой мы пообщались, замечает меня и говорит, пытаясь перекричать грохотание старого поезда (наверное, подумала, что я готова прямо сейчас расправиться с этим железным, дышащим на ладан железным «стариком»):
– Конечно, он уже разваливается, но если и его у нас отберут, то не знаю, что мы будем делать дальше. Тогда нам конец.
Фото – Полина Купча